и упорядочение в то время, как он писал, -- таково было его окончательное 
объяснение. Он никогда не занимался анализом своей "глубокой рефлексии" и не 
считал, что сможет ее проанализировать. Зато он предложил провести 
экспериментальное исследование такого состояния в течение одного дня. При этом 
исследовании быстро обнаружилось, что, погружаясь в свои мысли, чтобы достичь 
состояния "глубокой рефлексии", он действительно "отбрасывал в сторону все 
якоря" и, казалось, терял всякую связь с окружающей обстановкой. При попытке 
субъективно пережить состояние "глубокой рефлексии" и вспомнить процессы 
вхождения в такое состояние он смог развить его за пять минут, а выйти из него 
буквально через две минуты. Хаксли прокомментировал это следующим образом: "Я 
приношу свои извинения. Неожиданно я обнаружил, что приготовился работать, но 
мне нечего делать. И я понял, что мне лучше выйти из этого состояния". Перед 
следующей попыткой мы договорились, что я должен дать сигнал, когда ему 
выходить из состояния "глубокой рефлексии". Вторая попытка была так же удачна, 
как и первая. Хаксли спокойно сидел в течение нескольких минут, а потом я подал 
ему условный знак. Он так прокомментировал это: "Я обнаружил, что чего-то жду. 
Я не знал, чего именно. Это было просто „что-то" вне времени и пространства, 
что должно произойти. Мне кажется, я в первый раз заметил это ощущение. Я 
всегда над чем-то размышлял в это время. Но на сей раз у меня не было никакой 
работы, я был ничем не заинтересован, ко всему безразличен, просто ждал чего-то 
и чувствовал настоятельную потребность выйти из этого состояния. Интересно, вы 
подали мне условный сигнал или нет?".
Ряд заданных ему вопросов показал, что он явно не помнит о данных ему стимулах. 
У него только было ощущение, что пришло время выйти из этого состояния. 
Многократное повторение опыта дало такие же результаты. И каждый раз у него 
возникало ощущение пустоты без времени, без пространства, спокойное ожидание 
"чего-то" неопределенного и возврата к обычному осознанию. Хаксли кратко 
охарактеризовал свои результаты "как полное отсутствие чего-либо на пути туда и 
на пути назад и бессмысленное ожидание чего-то такого, чего обычно ожидает 
человек в состоянии нирваны, так как больше делать нечего". Он подтвердил свое 
намерение более основательно изучить впоследствии это явление, которое 
оказалось столь полезным в его работе.
Дальнейшие эксперименты проводились после того, как Хаксли объяснил, что не 
может войти в состояние "глубокой рефлексии" с неопределенным пониманием того, 
что будет реагировать на любой "значительный стимул". Не сообщив ему о своих 
намерениях, я попросил его "прийти в себя" (мой собственный термин), когда он 
услышит, что я трижды стукну карандашом по креслу. Он быстро вошел в состояние 
"рефлексии", и немного погодя я несколько раз постучал по столу карандашом с 
различными интервалами. Я стукнул карандашом один раз, сделал паузу, потом 
стукнул два раза в быстром темпе, снова сделал паузу, стукнул карандашом один 
раз, снова пауза, в быстром темпе вновь постучал карандашом четыре раза,-снова 
пауза, и снова пять ударов карандашом в быстром темпе. Я опробовал различные 
варианты, но условного сигнала не подавал. Я даже со страшным шумом опрокинул 
кресло, пока раздавались четыре удара карандашом. Хаксли никак не реагировал, 
пока не были сделаны обусловленные три стука. Его пробуждение происходило 
медленно, но с почти немедленной реакцией на условный сигнал. Я задал Хаксли 
ряд вопросов относительно его субъективных ощущений. Он объяснил, что они были 
почти такими же, как и раньше, за одним исключением: несколько раз у него 
возникало смутное ощущение, будто "что-то происходит", но он не знал, что 
именно. Он не сознавал того, что делалось вокруг.
Были проведены и другие эксперименты, в которых он должен был войти в состояние 
"глубокой рефлексии" и ощущать, чувствовать определенный, заранее обусловленный 
цвет; сигналом для пробуждения было пожатие его правой руки. Когда Хаксли решил,
 что полностью погрузился в это состояние, я сильно потряс его за левую руку, 
затем больно ущипнул за тыльную сторону обеих ладоней, так что на них даже 
остались следы моих ногтей. Хаксли никак не реагировал на эти физические 
стимулы, хотя я следил, не движутся ли его глаза под полуприкрытыми веками, не 
изменились ли его пульс, частота дыхания. Однако приблизительно через минуту 
его руки, лежащие в начале эксперимента на подлокотниках кресла, медленно 
приподнялись приблизительно на дюйм, опустились, и всякое движение прекратилось.
 По условному сигналу Хаксли легко проснулся.
Его субъективные ощущения свелись к тому, что он "потерялся в море цвета", он 
просто чувствовал, ощущал этот цвет, "сам был цветом", "полностью был растворен 
в нем", он утратил ощущение самого себя как личности в этом цвете. Затем Хаксли 
неожиданно почувствовал, что теряет этот цвет, уходит от него в какую-то 
бессмысленную путаницу, он понял, что ему надо только открыть глаза, и тогда он 
выйдет из этого состояния.
Он помнил об обусловленном стимуле, но не мог припомнить, получил ли его. "Я 
могу только логически умозаключить, что он был дан, исходя из того факта, что я 
вышел из состояния глубокого транса". Косвенные вопросы показали, что Хаксли не 
помнит и физических стимулов. Он совершенно не обратил внимания на следы ногтей 
на тыльных сторонах своих рук.
Процедура была повторена вновь, но к ней добавилось еще одно условие: когда я 
понял, что Хаксли достиг состояния "глубокой рефлексии", я несколько раз 
настойчиво попросил его при пробуждении рассказать мне о книге, которую я 
осторожно положил перед ним. Результаты совпали с результатами предыдущего 
опыта. Он снова "потерялся -- был полностью поглощен; это можно только ощущать, 
но нельзя описать -- это такое обворожительное, удивительное состояние -- 
чувствовать себя частью беспрерывной игры цвета, который так мягок. нежен, 
всепоглощающ. Это удивительно!". Он ничего не помнил о моих настойчивых