совершенными, как наши, не способными сопротивляться холоду и зною, ранам, 
болезням, старости и смерти.
Я вздрогнул – сработала защитная терморегуляция, на лбу выступил и тут же высох 
пот. Песок под ногами уже не казался обжигающе горячим, солнце грело, а не жгло,
 кровь не грозила закипеть и выплеснуться из жил, прорвав кожу. Когда с 
физиологией в порядке, начинаешь ощущать красоту пустыни: величие серых и 
красно-бурых скал, глубину знойного безоблачного неба, беспредельность 
усыпанных песком пространств, что тянутся от уэда Джерат на все четыре стороны 
– молчаливые, сверкающие бледным золотом. Когда-то здесь текли ручьи, и в 
саванне, обильной водами и травами, кипела жизнь, но нынче напоминают о ней 
лишь рисунки на скалах, те, что старше пирамид и всех иных рукотворных 
художеств, египетских или шумерских.
Мой дом окружен древними картинами, призраками и тенями минувшего. Слева от 
галереи, на серой с прожилками кварца скале – стадо жирафов, к которым 
подкрадывается леопард, а справа, где высится красноватый утес – два мощных 
быка с рогами, подобными полумесяцу. Дальше растянулся целый фриз: антилопы и 
слоны, львы, лошади и носороги, пальмы с перистыми листьями, страусы и смуглые 
люди с копьями. На каждой плоской поверхности что-то нарисовано, животные или 
птицы, сцены охоты, поклонения богам, ритуальных плясок, выпаса коров или 
доисторических любовных игр. Я побывал в том времени, когда создавались фрески 
Тассили – давно, за десять тысяч лет до новой эры, когда Сахара была цветущим 
садом. Древние охотники и пастухи, что населяли этот край, не имели отношения к 
ливийцам. Невысокие, изящные, темноволосые и темноглазые, со смуглой кожей, они 
являлись прародителями египтян. По мере того, как Северная Африка пересыхала, 
они мигрировали на восток и юг, к великим рекам, Нилу, Нигеру, верховьям Конго; 
те, что осели в долине Нила, смешались с пришельцами из Азии, образовав 
хамитскую подрасу. Их место на средиземноморском побережье и в засушливой 
саванне заняли другие племена, мигранты из Иберии и с островов, народ совсем 
иного склада – рослые, рыжие и белокожие, с серо-зелеными глазами. Жители 
Та-Кем называли их темеху и техени, римляне – либанос.
Ливийцы… Я собирался вернуться к ним – правда, не во плоти, а лишь в своих 
воспоминаниях.
Песок у лестницы, ведущей в дом, был испещрен следами ветра, гребешками мелких 
волн, с которых срываются и кружатся в потоках воздуха пылинки. Среди них, 
будто остров в миниатюрном океане, лежит шероховатый камень, большой 
базальтовый валун с округлой выемкой со стороны заката. Священный древний 
камень, трон вождя или жреца, а для меня – место раздумий и воспоминаний.
Я сел. Выемка была такой, что в ней свободно умещался взрослый человек. Твердый 
прочный камень подпирал мне спину и был горяч, но жар его казался приятным, 
словно тепло от ладошек Октавии. На миг я представил ее черты, и тут же перед 
мысленным взором закружились, замелькали другие лица – Саймона, координатора 
Давида, Гинаха, Егора и Витольда, моих коллег, подружек Тави с Тоуэка. Хоровод 
моих знакомцев из текущей реальности постепенно менялся, включая все новых и 
новых персонажей: Небем-васт с потупленным взором, сурового горбоносого Яхмоса, 
военачальника Хем-ахта, молодого Инхапи, рыжего Иуалата и других ливийских 
воинов – Усуркуна, Масахарту, Псушени, Осохора. Отличный способ сосредоточения 
– представлять их одного за другим, рассматривать эти надменные, грозные, 
хищные физиономии, более похожие на морды гиен, гепардов и волков, чем на 
обличье человека.
Пелена Инфонета всколыхнулась перед мной и раздалась, свернувшись серыми 
клочьями. Я был сейчас на грани двух миров, реальности и мниможизни Зазеркалья. 
Реальный мир включал Вселенную с ее полями и частицами, разумной жизнью и 
причинно-следственным законом; потоки времени текли в ней от Большого Взрыва и 
разбегания галактик до сжатия и неизбежного коллапса. Мниможизнь или Вселенская 
Инфосфера относилась к творениям разума, создавшего компьютерную сеть; в чем-то 
она отражала реальность, но, подчиненная людским желаниям, мечтам и воле, была 
несравнимо более гибкой и причудливой. В определенном смысле Зазеркалье 
являлось тем магическим континуумом, где происходят чудеса: время поворачивает 
вспять, рыбы парят в поднебесье и оживают мертвецы, давно рассыпавшиеся в прах.
Обычно я связываюсь с Инфонетом мысленным усилием, без интерфейсного обруча. 
Многим этот фокус не под силу – одним мешает лень, другим снобизм, а третьим – 
излишнее доверие к машинам. Машины, конечно, облегчают жизнь, но я привержен 
старым ценностям и полагаю, что технология, лежащая вне человека – вернее, вне 
его ментальных и физических возможностей – потенциально опасна. Это мудрый 
принцип; Носфераты, к примеру, обходятся вообще без машин.
Бестелесный, невесомый, выпавший из пространства и времени, я парил в пустоте, 
разглядывая гигантский лабиринт. Трехмерная структура переплетающихся, 
пересекающих друг друга линий и фигур словно уходила в бесконечность, напоминая 
источенную ходами гроздь алмазов, что заполняла Вселенную. Глаз привычно 
выхватывал знакомую фигуру, спираль, завиток кохлеоиды, эллипсоид, тор или 
кольцо; они приближались, повинуясь моему желанию, росли, заполняли мир 
Зазеркалья, начинали переливаться и сиять яркими красками, фонтанировать 
потоками образов, глифов, символов, испускать разноцветные лучи или целые 
протуберанцы, огромные колонны и арки пламени в ореолах миллиардов искр. Глиф 
Реконструкции Прошлого, двойная спираль, пронзавшая сферу, в которой угадывался 
земной шар, неторопливо наплывала на меня, разбрасывая блестки звезд и 
крохотных комет. Спираль являлась информационным мегалитом, хранившим 
совокупность данных о человеческой истории; искры, кометы и звезды были 
открытыми порталами для входа в мегалит, общественными форумами и магистралями, 
ведущими к другим информполям, архивами, еще подлежащими обработке, и личными