над барханами и бурыми трещиноватыми скалами, порывы ветра кружили песок, 
сталкивали смерчи друг с другом, бросали их на камни. Пожалуй, здесь ничего не 
изменилось за прошедшие тысячелетия, но не природа хранила эту частицу Сахары, 
а воля человека: от Джерата заповедник тянулся на семьсот километров в любую 
сторону. На северо-востоке и юге он граничил с жилыми зонами у берегов 
Ливийского и Нигерийского морей, а на западе, за плато Танезруфт, лежала 
обильная водой саванна, где водились мастодонты, шерстистые носороги и 
саблезубые тигры. Там тоже был заповедник, на месте бывшей пустыни Эль-Джуф.

Сенеб, мой дом и хранитель бьона, приветствовал меня бравурной мелодией и 
вспышкой пламени в камине. Он конструкт
[27]
, и потому удостоился имени; хоть не совсем разумное существо, зато на редкость 
преданное и заботливое.

Музыка отзвучала, и Сенеб спросил:
– Чай с булочками, магистр?
Дом знает мои вкусы и полон уважения к хозяину: магистр, и никак иначе! Хотя 
последние три столетия меня обычно зовут Ливийцем.
– Чай? Не откажусь. – Полюбовавшись языками пламени в камине, я сел в кресло, 
вытянул ноги и повернулся к Туманным Окнам. В холле их три: одно, из которого я 
вынырнул пятью минутами раньше, ведет к Октавии, другое – в мой кабинет в 
меркурианской половине бьона, а третье – обычный стандартный портал. Сейчас он 
связывал мой дом с базой Реконструкции под Петербургом.
Узкая щель прорезала стену, в воздухе поплыл поднос с дымящейся чашкой и горкой 
булочек.
– Есть сообщение от Давида, – вымолвил Сенеб. – Интересуется, когда вы 
закончите работу над отчетом.
Голос его изменился: чай мой дом предлагал нежным контральто, а сейчас 
прозвучал сухой деловитый баритон. Сенеб лишен видимого облика, но речью, 
звуками и запахами умеет пользоваться виртуозно.
Поднос замер у моего локтя. Я отхлебнул золотистый настой, потом впился зубами 
в булочку. То и другое было великолепным. Просто восхитительным, особенно на 
взгляд человека, почти забывшего о благах цивилизации. В Древнем Египте, 
конечно, умели делать превосходные напитки, хороший хлеб и всяческие лакомства, 
но фараон Яхмос был владыкой суровым и не баловал деликатесами своих солдат, 
особенно ливийских и эфиопских наемников. В наш рацион входили лук, чеснок, 
каша из полбы, жидкое пиво и временами финики. Правда, став предводителем 
отряда, я получил возможность оттянуться.
– Координатор Давид просил передать, что торопиться нет нужды, – прежним 
суховатым тоном сообщил Сенеб. – Хотя магистр Гинах очень хотел бы повидать вас 
и…
Я помахал рукой, и дом замолк. Гинах вернулся три месяца назад и уже успел 
разгрузиться. Улов у него был богатый; не считая обычных сведений, интересных 
для психоистории, он раздобыл подлинный текст отчета Ганнона о путешествии на 
запад, за Столбы Геракла или Мелькарта, как их называли в пунической традиции. 
Мы с Гинахом занимались смежной тематикой: я – ливийцами, он – историей 
Карфагена, что контактировал с ливийскими племенами на протяжении многих веков. 
Однако работали мы не в фазе, ибо Карфаген был основан за восемьсот лет до 
новой эры, а я в те годы еще не добрался. О поздних ливийцах – тех, которые то 
нанимались в армии карфагенян, то сражались с ними, устраивая бунты и набеги – 
я не мог рассказать ничего интересного. Пока не мог. Через восемьдесят лет 
реального времени ситуация могла перемениться.
Фантомные языки огня метались в камине, соперничая яркостью красок с Туманным 
Окном – тем, что соединяло земную и меркурианскую части бьона. Стандартный 
портал был, как и положено, затянут серебристым, а в Окне, ведущем к Тави, 
плескалась синева. Я сидел расслабившись и думая о том, как приятно вернуться 
домой, вернуться во всех смыслах – в свою эпоху, в свое жилище и в собственное 
тело. Тут было так много привычного, хорошего – ощущение данной с рождения 
плоти и этот прохладный холл с камином, с дверьми, ведущими в спальню, и 
пространственными вратами, полные жизни небеса и мирная зелень Антарда, 
внимание коллег, заботливый Сенеб, чай, приготовленный им, и сладкие булочки… 
Было и кое-что еще, не просто хорошее, а прекрасное – руки, губы и глаза 
Октавии. Я чувствовал, как семнадцать лет мниможизни уходят в прошлое, 
проваливаются в никуда, и вместе с ними тает память о Небем-васт. Я еще вспомню 
о ней и вспомню эти годы, час за часом, день за днем, но это будет в Зазеркалье,
 в континууме Инфонета, в таком же почти нереальном существовании, как моя 
жизнь в облике Гибли в Ливийской пустыне.
– Для вас есть еще одно сообщение, магистр, – вкрадчивым бархатным голосом 
произнес Сенеб. – От старого, очень старого друга. Он сказал, что не виделся с 
вами целое столетие, но надеется, что вы о нем не позабыли. Его зовут Саймон, 
ксенолог.

Я замер, приоткрыв рот, потом сунул в него остаток булочки и энергично прожевал.
 Саймон, надо же! Мог ли я забыть его? Нет, клянусь теен и кажжа
[28]
! С ним и с Корой, моей подругой, мы работали в системе Песалави и на Панто-5, 
а еще на Бу-Банге, Топазе и Нейле, где похожие на стрекоз аборигены собирают 
мед тысячи сортов. Не всякий их мед подходит для гуманоида с земным 
метаболизмом, и однажды Саймон…