час-другой собственная плоть воспроизводит следы перенесенного. Стигматы бывают 
различными: шрамы от ран и побоев, выпавшие волосы и зубы, опухоли, ожоги, 
внутренние повреждения и всякая иная ерунда. Впрочем, ничего такого, с чем 
иммунная защита не справилась бы за два-три месяца.
Пройдет недолгое время, и шрамы рассосутся, руки станут гладкими, вместо рыжих 
зарослей вырастут нормальные волосы – мои, короткие, светло-каштановые. Потом 
померкнут воспоминания о Небем-васт, и Тави снова будет такой, какой я ее помню,
 знаю и люблю: милое округлое личико, зеленые глаза и кожа с жемчужно-розовым 
отливом. Но в ее доме вряд что-нибудь изменится.
Октавия, как я упоминал, с Тоуэка, с Нежданного Браслета. Планетарный радиус 
чуть меньше земного, соотношение воды и суши три к одному, материк охватывает 
планету по экватору, бури, пустыни, ледники и кровососущие насекомые начисто 
отсутствуют. Плюс фауна флорального типа, благоприятный для людей биоценоз и 
сказочный климат с ничтожными колебаниями температуры. Я мог бы припомнить 
кое-что еще про Тоуэк, не менее любопытное – о растениях-симбионтах, целебных 
водах и чудесных фруктах, облачных мотыльках и потрясающих полотнах мастера 
Сиддо, но все описания меркнут перед единственным, но емким словом: рай. Во 
всяком случае наши наивные предки, мечтавшие о Парадизах и Элизиумах, сочли бы 
Тоуэк раем.
В понятиях обитавших там людей, а значит, и моей подружки, дом являл собой 
поляну с разбросанными тут и там беседками, легкими куполами и тентами, с 
живыми пнями и кочками, игравшими роль столов, кушеток и кресел, с 
садом-биоморфом, кормившим своего хозяина и украшавшим его жизнь приятными 
запахами и мелодичными звуками. Не стану утверждать, что недостаток мебели так 
уж плох – кочка, служившая нам ложем, была на диво мягкой, покрытой тканью или 
большим бархатистым листом и пахла именно так, как пахнет постель в раю: 
женщиной после грехопадения.
Кажется, к последнему я тоже был причастен…
Небо продолжало теплеть и светлеть. В листве, чья чернота уже сменилась зеленью,
 мелькнула гибкая фигурка зверька: длинные лапки, опушенные сероватым мехом, 
хвост – чередование коричневых и белых колец, кофейная грудка со снежным 
воротничком. Хомми, молоденькая обезьянка, одна из зверушек-приживалок в доме 
Октавии… Я спроектировал ей образ яблока – небольшого, золотистого, исходящего 
соком. Хомми, обнаружив спелый плод, бросила его мне и, весело скаля зубки, 
уставилась на нас с Октавией. Мысли ее скользили, как говорится, на 
поверхности: вот сейчас большой самец прикончит яблоко, потом скинет эту 
нелепую одежду, нырнет под одеяло к своей подружке, и они… Было у меня 
подозрение, что Хомми, еще не испытав радостей любви, стремится набраться опыта 
при всяком удобном случае.
Откусив от яблока, я вообразил, как огромная уродливая горилла подбирается к 
Октавии. Хомми панически взвизгнула и исчезла, а Тави пошевелилась и, не 
открывая глаз, схватила меня за руку.
– Ливиец? Ты что меня пугаешь, Ливиец?
– Не тебя. Совсем другую девушку, мохнатую и слишком любопытную.
– Прогнал? – пробормотала Тави, прилаживаясь щекой к моей ладони. Я показал ей 
порыв ветра и улетающий вдаль серый шерстяной комочек. – Хорошо… – Губы ее 
сомкнулись, и, на грани ментального восприятия, я расслышал: «Теперь спи, 
Андрей… спи, милый… Еще рано…»
«У жителей Земли ускоренный метаболизм. Мы не умеем так долго спать», – 
беззвучно возразил я, склонившись над нею.
«Тогда уходи или сядь рядом и береги мой сон. Любуйся мной… Думай о карнавале, 
веселье и сочных арнатах… Мы ведь отправимся на карнавал, да?»
– Непременно, – сказал я, поглаживая темные волосы Тави. Пусть ей приснится 
карнавал… Сумеречная зона на Меркурии, небо в фиолетовых облаках, край 
ослепительного солнца над зубцами утесов, хрустальное ожерелье Пятиградья и 
равнина с арнатовыми деревьями… А среди них – шатры, навесы и беседки, столы и 
чаши с грудами плодов, множество ярко одетых людей, пьянящий сок в широких 
полусферических бокалах, музыка и плывущие в воздухе картины…
Улыбаясь этим мыслям, я направился к жилому куполу. Ковер из голубого мха 
пружинил под ногой и, ощущая мое присутствие, мерцал цветными пятнами – синим 
над скрытой сейчас поверхностью маленького бассейна, оранжевым и желтым в тех 
местах, где затаились предметы, что заменяли Октавии мебель. Если не считать 
ковра и этих пятен, мелькающих повсюду, а еще янтарного света, 
профильтрованного колпаком, купольный домик был абсолютно пуст. Обманчивое 
впечатление! Стоило мне приблизиться к Окнам, как мох раздался, и из прорех 
пошли вылезать одно за другим кочки-кресла, столик-пень и какая-то ажурная 
конструкция, в которой я опознал синтезатор. Он развернулся с тихим звоном, и 
над приемной панелью проплыла тарелка с чем-то ароматным, дразнящим, а за ней – 
кофейник, чашки и блюдо с фруктами.
– Убери. Я не хочу кофе. – Мой голос разрушил фантом завтрака. На миг я замер 
между Окнами, словно выбирая, в какое шагнуть, потом коснулся ладонью 
неощутимой серо-желтой мембраны, повернул голову и бросил взгляд на спящую Тави.
 Если не напрягать глаза, она была сейчас неотличима от Небем-васт… Вздохнув, я 
шагнул в Окно и очутился в собственном доме.

– 03 –
Здесь, в уэде Джерат, в сахарском заповедние Хоггар-Тассили, стояло позднее 
утро. В холле, длинной узковатой комнате, дальний конец которой уходил в скалу, 
зной не чувствовался, но на галерее, у тонких прозрачных стен из оксинита, было 
жарковато. Солнце плавило выцветшую синеву небес, раскаленный воздух струился