колыхались на ее щеках в такт дыханию. Она была тут, рядом со мной, а ее мир, 
ласковая хризолитовая искорка, сияла где-то на другом конце Галактики. Ее 
безмерно далекий Тоуэк, невидимый среди светил земного неба… Однако ж, думал я, 
стоит приподняться, сделать несколько шагов, коснуться Туманного Окна – не 
серо-желтого, а другого, того, что переливается голубым и зеленым – и вот он, 
Тоуэк, на расстоянии волоса! Сутки там побольше земных, и поэтому Тави, как 
урожденная фея-тоуэка, нуждалась в долгом и спокойном сне. Часов пять ежедневно,
 а то и шесть, если наши любовные игры затягивались сверх меры или были 
особенно бурными.
Хрупкая изящная фигурка, порывистость движений и привычка долго спать роднили 
Октавию с ее подопечными. Дети, пока не свершится первая мутация, тоже спят 
чуть ли не третью часть суток, а в стайке двенадцатилетних девчонок-землянок 
моя подруга не выделялась ни ростом, ни сложением. Груди у нее были маленькими, 
стан – тонким и гибким, ноги – длинными, с узкими бедрами, и каждую из ягодиц я 
мог накрыть ладонью. Накрыть, погладить, поцеловать… Что и делал неоднократно в 
темноте, когда блистающий лик Южного Энергетического Щита отворачивался от 
Антардских островов.

В Койне
[24]
Продления Рода Тави очень ценили, считая едва ли не эталоном 
Наставника-Воспитателя. Дети и правда быстрее и легче сходятся с теми взрослыми,
 которые во всем на них похожи, не подавляют ни ростом, ни силой, не 
демонстрируют мощь интеллекта, стараются ответить на любой вопрос, а неизбежные 
свои ошибки и просчеты воспринимают с юмором. Эти ребячьи предпочтения нужно 
уважать. Хотя не прошедшие обеих мутаций еще не люди в полном смысле слова, они 
являются крохотным слепком с нашего общества, с любой и каждой человеческой 
культуры, что возникала и гибла со времени неандертальцев. Так было, так есть и 
так будет – поверьте, я знаю, о чем говорю. За мной опыт странствий в тех 
мрачных тысячелетиях человеческой истории, когда жизнь была коротка и 
существовал лишь один способ продлить ее – через своих потомков.

Над садом серело и розовело. Один за другим гасли шлейфы – Первый Нижний, 
Второй, Третий, потом Серебристый, Шлейф Дианы, Шлейф Джей Максима. Начали 
тускнеть заатмосферные огни и звездные россыпи, сменяясь видениями облаков – 
они застыли жемчужными тенями на фоне наливавшихся алым небес.
Вдыхая ароматы сирени и пряных орхидей, я смотрел на спящую Тави. Прежде, когда 
я возвращался из дальних странствий, кожа ее была розово-белой, щеки – 
округлыми, личико – овальным, в ореоле пепельных волос, а глаза – 
зеленовато-серыми. Типичная тоуэка, грациозная, миловидная, сладко пахнувшая и 
– что скрывать! – соблазнительная, точно спелый финик. Особенно для мужчины, 
который много лет валялся на песке или на блохастых козьих шкурах и нюхал… 
Лучше не вспоминать, как пахли эти шкуры, как воняли котлы и потные тела моих 
сородичей! И чем несло из загонов, где грудились козы и ослы!

Нынче моя возлюбленная изменилась. Мы не расставались уже несколько дней, и 
ментальные флюиды, исходившие от меня минута за минутой, час за часом – 
особенно, думаю, в сладкие мгновения любви – стерли с кожи Тави белизну, сделав 
ее медно-смуглой, щеки – впалыми, а личико – треугольным, плавно стекающим от 
широковатых скул к узкому изящному подбородку. Ее глаза и волосы тоже потемнели,
 словно вобрав в себя мрак ночных небес над Нильской долиной. Конечно, я не 
рассказывал своей подруге о Небем-васт, но память об арфистке из Танарена
[25]
была еще свежа, еще не покинула ни рук моих, ни разума, ни чресел, и потому, 
хотел я того или нет, ее знакомые черты проступали в лице Октавии. 
Метапсихический резонанс, верный знак, что я был ей небезразличен! Во всяком 
случае, в такой же мере, в которой Небем-васт была небезразлична мне.


Она погибла под Аварисом
[26]
двенадцать тысяч лет тому назад. Я мог бы забрать ее душу с собой, спрятав в 
ментальной ловушке, и даровать ей в нашем времени новое тело и новую, почти 
бесконечную жизнь. Жизнь, но не цель… Что до цели, то эта проблема дебатируется 
не первый век, даже не первое тысячелетие, но, несмотря на радужные надежды 
супериоров и их упрямство, я полагаю, что она неразрешима. Для наших древних 
предков, яростно искавших смысл во всех глобальных категориях, в существовании 
Вселенной, пространства, времени и человека, фактически не было разницы между 
жизнью и целью. Такой уж был у них императив – не жизни, а, скорее, выживания… 
Для Небем-васт это означало не гневить богов, встречать молитвой солнце и, в 
знак благодарности за посланное счастье, таскать приношения в храм. Еще 
готовить трапезу для своего мужчины, содержать в порядке его дом, садиться к 
нему на колени… В нашем мире ничего не сохранилось из этих наивных радостей, 
разве лишь одна из вечных поз любви. Не думаю, однако, что Тави была бы 
довольна, увидев на моих коленях другую женщину. Поэтому Тави, нежная и теплая, 
здесь, а Небем-васт – всего лишь туман, растаявший во мгле тысячелетий.

Временами милосердие бывает так жестоко…

– 02 –