выросла стальная башня, над ней поднялась мачта.
В самом странном из всех амбаров Тесла перекрикивался по-немецки с молодым 
ассистентом Фрицем Лёвенштайном.
— Быстрей! — кричал Тесла Лёвенштайну, совсем как некогда кричал ему Ференц 
Пушкаш.
Посреди амбара поставили огромную катушку, ласково прозванную Горгоной. Рядом с 
первой катушкой установили другую, отрегулированную синхронно с электрическими 
колебаниями первой. Аппаратуру Тесла, как всегда, привез в волшебных ящиках. 
Тесле казалось, что поставка последних аппаратов затянулась. Наконец воловья 
упряжка доставила передатчик, похожий на паучью сеть. Когда его монтировали, 
перед срубом установили знак: «Не приближаться! Опасно!»
Дозьер с удивлением заключил:
— Все готово!
Первым, кого Тесла вспомнил в только что выстроенном амбаре, был Джон Мьюр. 
Светлоглазый шотландец напоминал сербского длиннобородого старика или 
ирландского сказочного карлика — лепрекона. В молодости Мьюр ослеп. Когда 
зрение вернулось к нему, он поклялся никогда больше не считать «улыбку бога» 
отражением природы. В великолепном пейзаже Колорадо-Спрингс Тесла смотрел на 
мир глазами Мьюра. Как и на Ниагаре, он с головой утонул в великолепии природы 
и растворился в ней. Разве святой Бернар Клервоский не говорил, что у лесов 
можно научиться большему, чем у книг?
Одиночество, давний спутник, начинало ему нравиться. Люди стали для него 
слишком медлительными. И без них ему было очень хорошо.
Только с приходом весны он позволил себе спуститься на партию виста в местный 
клуб «Эль-Пасо».
— Мы живем в престранном местечке, — хвастался перед ним толстяк Джереми 
Фальконер, президент клуба «Эль-Пасо». — В Колорадо-Спрингс многие приезжают, 
чтобы поправить здоровье, но сюда, — и он тростью провел черту на пороге клуба,
 — ходят только холостяки.
Глаза ученого кассира затуманились.

Зобастый секретарь протянул ему визитную карточку размером с театральную 
программку. На ней стояло:
«Джон „Селезень“ Харрис. Я верю в мир, прогресс и братство всех людей мира».
На визитке также была фотография веселого Селезня с бакенбардами и со ртом, 
полным огромных зубов. Заклятый женоненавистник предупредил Теслу:

— Вот увидите, отсюда горные вершины и другие огромные предметы вам покажутся 
карликовыми.
— А далекие люди в ваших глазах вырастут до гигантских размеров, — прохрипел 
Фальконер.
— Здесь свет и законы оптики издеваются над зрением, — добавил глухим голосом 
онанист-кассир.
— Вот увидите. — Фальконер опустошил бокал кларета. — Колорадо-Спрингс во 
многом отличается от остального мира.
И в самом деле, Теслу пьянила необыкновенная чистота атмосферы. Лампы у 
подножия далекой горы сияли так ярко, будто были всего в двух кварталах отсюда. 
Звуки, особенно высокие голоса, распространялись на огромные расстояния. Как 
некогда в Пеште, колокольный звон в далеком городке раздавался прямо у него в 
голове. В Ноб-Хилл скрип колес и разговоры жителей были слышны так, будто все 
это происходило за дверью.
— Я полагаю, это происходит из-за максимальной наэлектризованности воздуха, — 
объяснял он преданному Лёвенштайну.
— Вы знаете, что самые хорошие фотографии заснеженных горных вершин сделаны при 
лунном свете? — просвещали его ученые холостяки из клуба «Эль-Пасо».
При лунном свете маслянистые тени облаков мчались по пустыне. Однажды вечером 
Тесла рассмотрел меланхолическое лицо Джозефа Дозьера на расстоянии 
полукилометра.
— Как дела? — Тесла снял шляпу.
Дозьер упер палец в небо:
— А! Луна! Звезды! А?!
И разве не отец Николы, Милутин Тесла, увидел однажды водопад из искр, 
одновременно далекий и близкий настолько, что его, казалось, можно было 
коснуться рукой? Оставив после себя в небе голубые полосы, водопад света исчез 
за холмом, и звезды «побледнели».
Колорадо-Спрингс ежедневно демонстрировал «чудные феномены».
В этом месте по небесному своду скользило больше падающих звезд, чем можно было 
загадать желаний. Однажды он увидел, как одна звезда лопнула в небе и 
рассыпалась искрами.
— Неужели это настоящее лицо мира? — Тесла дрожал от восторга.
Острая интуиция щекотала костный мозг.
Здесь он попал в космическую среду и впервые в жизни заработал в полную силу.
Каждое утро стоило того, чтобы просыпаться.
Как только Гелиос ступал на свою колесницу, кромка неба становилась 
кроваво-красной. Вершины гор превращались в жерла мартенов, из которых 
изливался расплавленный металл. Быстро возникали и исчезали облака. Огромные 
снегоподобные массы плыли в воздухе.
Однажды вечером он записал в дневнике:

«Белизна и чистота массы облаков таковы, что никто, даже ангел, не может