Прозрачная мебель была изо льда.


Кровать с балдахином была изо льда.


Мои простертые руки были синими.


Твои глаза были как серебряные жуки.


Твои волосы поседели от ледяной пыли.


Ты ответила мне улыбкой призрачной радости.


Я слышал треск свадебного фейерверка.


„Если языками человечьими и ангельскими говорю, а любви нет…“ — пели сопрано.


Мои волосы были полны ледяным прахом.


Снаружи замирали печальные трубачи.


Мне снилось, что я — слуга, а ты — служанка и что мы проводим ночь на кровати 
изо льда».




66. Пульс! Пульс!


Следуй моему совету и никогда не пытайся выдумать ничего, кроме счастья.
Герман Мелвилл

— Не могу никого любить и при этом не жалеть его, — заметила Кэтрин.
Где-то Никола уже это слышал.
— Почему? — спросил он, пытаясь припомнить.
— Потому что это человек. Потому что он умрет. Потому что, как и я, он тоже не 
знает, что такое жизнь.
В тот октябрьский полдень они встретились в редакции «Сенчури». Роберт 
встречался со вдовой Кастера, мемуары которой он готовил к печати. Никола 
проводил Кэтрин в Сентрал-парк.
— Прекрасный день, — сказала она. — Небо такое голубое, что я даже внутри 
заголубела.
Они шагали сквозь желтизну и румяна бабьего лета. Они чувствовали сладость 
воздуха, прелесть дыхания. Надменные велосипедисты катили по дорожкам парка. 
Под их резиновыми шинами шуршал гравий и лопались улитки. Белки резвились в 
кронах, гонялись друг за другом по веселым газонам. Порыв ветра засыпал дорожку 
желтыми и красными листьями.
— Эта прелестная скамья ждет нас, — показала Кэтрин.
Тесла обращался к Кэтрин с почти женской нежностью.
Он поднял палец:
— Посмотрите на белок.
Белка перед скамейкой сделала три плавных прыжка и замерла. Потом укрыла голову 
хвостом. Потом вслед за ловкой подружкой вскочила на дерево. Обе они, шустро 
виляя хвостами, скакали по тонким веткам.
— Ритмы. Ритмы, — бормотала Кэтрин.
Мир был пронизан солнцем. Солнце было в уголках их губ и глаз.
Черные и синие пятна сменяли друг друга на воде. Одни утки, треща клювами, 
питались у берега, другие спали на воде.
Невидимое пламя Гераклита обливало мир. И разве неопалимая купина Моисея не 
стала самым ярким символом этого мира?
«Пульс. Пульс», — повторяли отблески солнца на воде, трепеща на их ресницах.
Пчелы пели во славу создателя трепетаний.
Пчелы умеют прекрасно трепетать.
Наш ученый-мистик утопал в гипнотическом трепетании солнечного дня.
Пульс. Пульс.
Он чувствовал, как трепещет весь мир. Он смотрел на волнение озера и крон, на 
пульсирование улыбки на ее лице.
— Все, от солнца до человеческого сердца, есть колебание на определенной волне,
 — повторил он свою любимую мысль.
А мир? Мир был точкой равновесия различных колебаний.