— Не люблю славян, — жестикулировал он. — Не люблю ирландцев. И евреев не люблю.
 Ненавижу итальянцев. Но все эти чувства, братец мой, не могу применить к тебе, 
глядя в твои глаза.
В первые недели после отступления зимы Браун и его парни работали на Третьей 
авеню на линии надземки, идущей в Бронкс. Рядом с Теслой рыл землю Кармине 
Рокка. Кармине радовался телесным звукам. Он делился со своими коллегами по 
канаве:
— Утром я так просрался, что до сих пор не могу в себя прийти!
Кармине любил время от времени неожиданно покрутить головой и рыгнуть львиным 
рыком. Пустив ветры, он громогласно объявлял:
— Аж штаны порвал!
«Убивать таких надо», — думал Тесла.
По утрам итальянец ржал в канаве и заявлял:

— 
Fabbricarisi la furca cu li sy stissi manu
(«Он собственный гроб копает»).

А после обеденного перерыва многозначительно поднимал указательный палец и 
произносил:

— 
Zoccu si cumincia, si finisci
(«Закончи, что начал»).

Когда его спрашивали, откуда он родом, Кармине злился:
— С Адрана.
Рокка знал все, кроме, пожалуй, английского. Он здесь временно, а потом… Потом 
катер для ловли устриц в Нью-Орлеане. А потом…
С ним в паре работал племянник, Джованни Романелло. Наблюдая за дядюшкиными 
выпадами, Джованотто только улыбался, как бы желая сказать: «Ну что с ним 
поделаешь?» Никола уставал смотреть на дядю, но взгляд его отдыхал на 
племяннике. Его заинтересовал этот италовизантиец с самого большого острова 
Средиземноморья. Две с половиной тысячи лет меланхолии звучали в мелодиях, 
которые Джованотто мурлыкал себе под нос. Тесла гадал: «Откуда эта естественная 
элегантность в этом крестьянине из Сицилии? Неужели он и есть потомок 
сиракузского тирана Дионисия, который продал в рабство Платона?»
Никола и Джованни были заметно похожи, в уголке рта каждого из них пульсировала 
едва приметная улыбка. Джованни, мелодично произносившему «л» и «р», нравилось 
разговаривать с Николой. Он рассказывал ему, какое умное и даже красивое 
животное осел, и непонятно, почему люди над ним издеваются. Осел куда как лучше 
маркиза ди Сан-Джулиано, на которого горбатится его семья. Он рассказывал ему о 
кровавых апельсинах и сладких лимонах Сицилии. Он рассказывал ему, что половина 
его семьи живет в тенаменте на Мот-стрит, что Мот-стрит толпой и запахами 
напоминает ему рынок в Катании, только мраморного фонтана не хватает.

— Родственник предложил мне осенью поработать официантом в ресторане «Венеция»,
 — улыбнулся Джованни. — Высокий потолок. На голубой стене нарисованы дворцы и 
гондолы. Платят неплохо. Да и работа полегче.
Ha, vediamo!

С Теслой и Джованни махал лопатой двадцатидвухлетний Педди Мэлони. Педди умел 
плевать и свистеть одновременно.
Опершись на кирку, он рассказывал Тесле про свою жизнь. Она не была легкой. В 
годы европейских революций и гибели урожая картошки в Ирландии его дед уехал в 
Америку. Он уехал из Бельтры в общине Мейо, древней провинции Коннокт, где у 
голодающих были зеленые губы, потому что они кормились травой.
— Деда я всего один раз в жизни видел трезвым, даже не узнал его, — рассказывал 
Педди.
Педди исполнился год, когда умерли и мать, и дед.
— Эх, мертвые! — покраснел парень и уставился в небо.
— У них было свое время, у нас — свое, — утешал его Тесла.
— Табачный пепел падал на меня, когда я был ребенком, — закончил ровным голосом 
свой рассказ Педди. — Меня нашли на руках у пьяной тетки. Табачный пепел падал…
Несколько лет о нем заботились соседи. Потом его подобрал католический приют 
для брошенных детей и в «сиротском поезде» отправил в Айову, на ферму.
«Пусть тебя усыновят!»
Педди скупым жестом простился с сестрой монахиней.
Потом выпрыгнул из поезда и пешком вернулся в Нью-Йорк.
Был чистильщиком обуви.
Был продавцом газет.
Дружил с другими чистильщиками обуви и продавцами газет.
— И вся эта дружба — херня, — рассказывал он позже Тесле.
Мальчик был водорослью, которую колышут приливы и отливы Манхэттена. Благодаря 
Педди Тесла познакомился с обратной стороной города. Педди шатался по борделям, 
где маленькие продавцы газет забавляются с девятилетними курвами. Он рос в 
водовороте популярных развлечений. Он восхищался Стивом Броди, сиганувшим с 
Бруклинского моста. Он восторгался терьером Джеком Андерхилом, который за 
полчаса задушил сто крыс в пивной дыре на углу Первой авеню и Десятой стрит. 
Боксер Салливан был его богом. Он помнил, как тот в первом нью-йоркском бою