сквозь дымные облака. Типы в твидовых костюмах носились по мокрым улицам за 
роковыми женщинами. Тени были глубокими, как пропасти. Под потолками баров 
вращались неспешные вентиляторы. На экранах колеса паровозов стучали в дыму. 
Светлый дождь лил за окном, когда герой и его невеста покидали вокзал. Потом 
Бела Лугоши посмотрел на Теслу с экрана безумно-болезненным взглядом.
— Мне нравится ходить в кино, — говорил наш герой. — Я смотрю на эти картинки 
как сквозь стекло. Отдыхаю, а потом могу размышлять.
Оглохнув от одиночества, Тесла выходил из кинотеатра.
Он щурился, прячась от городского шума. Вокруг него скрипел, ржал, гудел, вопил 
— опасный и чарующий — Нью-Йорк. Единственный город в мире, составленный из сел.
 Он вслушивался в лай подземного поезда на повороте.
Смеркалось. Огни автомобилей на улицах превращались в нечто святое. С высоты 
было видно, как жидкие перлы медленно плывут по улицам.
Вид на Нью-Йорк отравлял как наркотик.
Неоновые пророчества на крышах…
Пульс! Пульс!
— Часть моей лаборатории всегда была на улице, — усмехался отшельник.
Неутомимый пешеход проталкивался сквозь толпу перед театрами Бродвея. У черного 
входа какая-то легко одетая девушка, дрожа, обнимала саму себя за плечи.
Юный газетчик пытался воспроизвести крик Тарзана.
— Мне извиниться?! — кричал длинный тип какой-то женщине. — Я слишком худой, 
чтобы извиняться!
И опять, как когда-то, вокруг него стали собираться парочки. Терлись друг о 
друга и обжимались — парочки. Едва отлипали друг от друга в кинотеатрах 
намазанные медом губы, в парадных, на аллеях парка — парочки. В мотелях — 
парочки.
Всеобщее возбуждение. Стесненность. Обладание. Ускользание и покорность, 
погибель в самопожертвовании, в буйности и уступках. Парочки.
Каждая женщина была бесконечным обещанием.
Каждый юноша желал стать быком, лебедем и золотым дождем…
Огни парили, город сверкал вокруг нашего Каспара Хаузера. Публика ревела вокруг 
боксерского ринга в Гарлеме. Фауст и Иов бросали друг друга на землю. Кинг-Конг 
ревел с Эмпайр-стейт-билдинг. В карибских ресторанах поварихи молились Еманде, 
африканской богине моря. В баре Гринвич-Виллидж Великий инквизитор обвинял 
Иисуса в том, что Тот дал людям слишком много свободы.
Никола Тесла входил в холл своего отеля и кивал униформированному швейцару.
На столе его ожидали непрочитанные ежедневные газеты.
В газетах Рузвельт пожимал руку забытому человеку.
— Ты вспомнил меня, — говорил ему Забытый.



118. Невеста Франкенштейна

Над кинотеатром вздымалось три ряда неоновых надписей. Тесла входил во Дворец 
иллюзий на своих ногах, а выходил на чужих. Стоило ему войти в фойе, его 
охватывала свежесть.
Фойе кинотеатра было оклеено таинственными полупрофилями и страстными улыбками 
кинозвезд.
Киоск предлагал конфеты и сигары. По интерьеру зал был смесью мечети, кремля и 
китайского ресторана. Декоративные изгибы создавали иллюзию движения. На ложах 
даже в орнаментах были свои орнаменты.
Внутри царило восхитительное специальное пространство. Вентиляторы обдавали 
зрителей прохладой и запахами парфюмов. Толстячок, восемь часов надрывавшийся в 
конторе, и вдова погибшего на войне солдата наконец-то могли утереть пот со лба 
и вздохнуть:
— Вот это жизнь!
Белый луч летел сквозь зал.

Металлический голос из-за экрана рекомендовал к просмотру картинки из Америки и 
всего мира. Рузвельт подписывал и подписывал. В затылке Теслы раздавался голос:
«Приходите! Чезаре, проспавший двадцать лет, сейчас проснется!»
Гитлер ввел всеобщую воинскую повинность. Тень Муссолини вознеслась над 
Эфиопией. В Нью-Йорке слушали «Колыбельную Бродвея».

*
Тесла осклабился.
Фильм начинался молниями, мраком, ветром. В теплом будуаре на Женевском озере 
смеялись Байрон, Перси Шелли и его жена Мэри. Потом кадр ушел в затемнение, и 
начался — собственно, просто продолжился — рассказ о чудовище Франкенштейна. К 
полному изумлению публики, оказалось, что чудовище не умерло. Оно вынырнуло из 
полузатопленного подвала под горящей мельницей.
Скульптурная голова Теслы вздымалась над безнадежно измятой одеждой.
После убийства и изгнания чудовище Франкенштейна натыкается на хижину слепого 
отшельника. Слепой ни о чем не спрашивает его.
— Тебя здесь никто не обидит, — говорит ему печальный слепой скрипач.
Он дал ему хлеб, вино и табак. Учил его говорить.
Хлеб хорош.
Вино хорошее.
Друг хороший.