Я ударил осциллятор молотком.


Я закрыл глаза и вздохнул в наступившем покое этого мгновения.


В тот день весь Лоуэр-Ист-Сайд говорил о загадочном землетрясении. Говорили, 
что у двух женщин случился выкидыш. Что поезд сошел с рельсов. Что каменщики 
попадали с лесов. Что грабители убежали из банка. Что впавшая в панику женщина 
выбросила из окна ребенка. Мужчина случайно поднял голову и поймал его. 
Бородатый русский смахнул ладонью серебряные монеты с век. Поднялся с одра и 
спустился по лестнице.


Закинув ногу на ногу и постукивая твердым пальцем по столу, Тесла завершил, 
сильно повысив голос:
— Я мог бы ввергнуть земную кору в такую вибрацию, что она вздыбилась бы на 
сотни метров, выбрасывая реки из русла, разрушая здания и практически уничтожая 
цивилизацию. Я мог бы осветить земной шар «авророй бореалес» — северным сиянием.
 Я мог бы посылать сообщения в любую точку мира.
В его словах тихо, пианиссимо ощущалось безумие.
— Человек овладевает и подчиняет себе жестокую, разрушительную искру Прометея, 
титанические силы водопада, ветра и приливов! — кричал Тесла. — Он укрощает 
гремящие молнии Юпитера и стирает время и пространство. Он даже великолепное 
Солнце превращает в своего послушного раба.
— Он заглянул в пропасть Великой войны и не протрезвел от Прогресса, — 
констатировал мистер Бенда, склонившись к магнетизирующему уху мисс Джонс.
Виновник торжества был настолько воодушевлен Прогрессом, что даже 
сентиментальная мисс Джонс задумалась: «А не безумен ли Прогресс?»
В это мгновение виновника торжества ослепила вспышка.
Он вышел на фотографии совсем как призрак датской королевы Астрид, снятый в 
белом свете вместе с медиумом Эйнаром Нильсеном.
В голосе старца почувствовалось напряжение. Именно его, как никого другого, 
следовало назвать отцом века электричества.
— А почему еще не назвали? — выкрикнул кто-то.
— Я не аферист, — с гордостью пожаловался он. — Деньги для меня ничего не 
значат. Слава для меня ничего не значит.
Было ли понятно то, что говорил Тесла? Хм… Он мог повторить слова 
самопровозглашенного рыцаря Дон Кихота: «Все, что я делаю, разумно и 
согласуется с рыцарскими правилами». Он больше не верил в людей, но продолжал 
верить в Прогресс, точно так как его отец, вопреки Вольтеру, верил в Бога. 
Тесла не спешил проститься с репортерами.
В номере его ждал ангел:
— Иаков, давай поборемся!

— Каким человеком он был? — спросила красотка толстого и влюбленного мистера 
Бенду.
— Самовлюбленным и невнимательным к злобному миру, — ответил Бенда. — И всегда 
опережал свое время.
— А разве не лучше танцевать щека к щеке со своим временем? — задорно спросила 
мисс Джонс.
*
Постоялец самого роскошного отеля в мире, один из четырехсот членов высшего 
общества и так далее, друг Астора, Вандербильта и так далее, Твена, Дворжака и 
так далее, Вивекананды и так далее.
Все сведения о нем были противоречивы.
Разве этот Тесла не отказался от Нобелевской премии?
Разве он не порвал чек на миллион долларов?
Кто-то писал, что глаза у него «очень светлые», кто-то утверждал, что они 
черные, кто-то говорил, что он никогда никому не подавал руки, кто-то помнил 
крепкое пожатие его руки.
Он дирижировал галактиками электроламп.
Он боялся мух и флоксов. Он любил нищих и птиц.
Он вызвал тунгусскую катастрофу. Он желал контролировать климат Земли, 
превращенной в гигантскую лампочку. Он парил над человеческими существами в 
облаках аплодисментов. Он был из тех, кто рушит мечты человечества.
Он был как африканский бог, у которого одна половина лица была голубой, а 
другая белой, и люди слева от него спрашивали: «Вы не видели голубого бога?» — 
а те, что справа: «Вы не видели белого бога?»
Единственный герой среди трусов, он пропускал сквозь свое тело ураган. Он стоял 
на голубой сцене под дождем искр, олицетворяя небывалую мечту.
Он был неоплатонистом, которого вдохновляла близость к пониманию Божьего ума. 
Он, как Исаак Лурия, освобождал «святые искры», плененные этим миром.
Нет! Он не безумец и не аферист. Не гомосексуалист и не мифоман с Динарского 
нагорья. Не мономан без друзей.
Нет! Он был человеком, отмеченным каиновой печатью.
Он неизречим. Сама попытка выразить его есть оскорбление. Если мы из 
современного мира исключим его открытия…
— Что может согреть одиночество лучше нарциссизма? — шепнула мисс Джонс мистеру 
Бенде из «Нью-Йорк сан».