часть привезенных даже не были знакомы с мистером Гэтсби. Во времена Кэтрин 
молодой господин мог коснуться талии дамы только перчаткой или платочком. Не 
так давно еще никто не смел обезьянничать и танцевать в одиночку. Теперь 
танцевали шимми и джиттербаг, выбрасывая в струящемся дыму ноги в разные 
стороны.
— Теперь их очередь быть молодыми, — примирительно заметил Джонсон, который все 
больше походил на печального льва.
Вода в бассейне была кардинально голубого цвета.
Пьяные девы пытались ходить по воде. Они колотили руками, визжали, их 
вытаскивали из бассейна. Музыка играла в бешеном темпе, потом стала звучать в 
три раза быстрее. Саксофонисты откидывались назад, как яхтсмены. Нашей Кэтрин 
стало дурно среди этого безумия и безумцев, которые танцевали в одиночку.
— Мы слишком стары для всего этого, — сказал Роберт, когда они вернулись домой.
— Мир не так сильно изменился со времен Платона до моей начальной школы, нежели 
со времени моей начальной школы до сегодняшнего дня, — горько вздохнула Кэтрин.
Бывшая красавица сбросила жакет на пол и ушла в комнату. Ее страшно нервировала 
жена Оуэна, Дженни. Она не могла выносить это городское лицо и тело, 
исполненное эротической лености. Из утонченности Дженни ела только устрицы и 
фрукты. Эта гусыня не могла понять, почему люди ломают головы, чтобы выдумать 
что-нибудь свое, вместо того чтобы повторять то, что говорят в обществе. Ее 
приятельницы тоже были такими, преданные водному спорту и искусству интерьеpa. 
Мода стала бессмысленной силой. (Как будто предыдущая мода была осмысленной!) 
Молодое поколение по своей приземленности было точно таким же, как и предыдущее,
 только Кэтрин это почему-то раздражало.
Кэтрин не принимала никаких ограничений в жизни. Ее не устраивала роль бабки. 
Говорят, женщины становятся настоящими бабками, когда их никто уже не желает и 
они стремятся получить немного нежности от существ, у которых нет выбора.
Она все еще чувствовала голод. Она чувствовала дрожь. Неудовлетворение.
Ей не было доступно купание в холодном огне. Она пила настойку опия.
И так…
Так…
Так… Шармантно… Улыбалась в пол.
— О мир! — бормотала она. — Тобой правят только мании. Только слабость понимает,
 только боль слышит, только нужда видит.
О мир!



110. Неужели мы жили одной и той же жизнью?

Боль, приходящая в старости, несравнима с болью души. Старухой с больным 
сердцем, с изборожденными морщинами щеками, возлежащей на трех подушках, она 
думала о своей жизни и не могла припомнить ничего хорошего.
В отличие от Роберта.
Когда они были молодыми, Кэт оберегала идеальную паутину, на которой роса 
выглядела как драгоценные камни:
— Смотри не стряхни! Смотри, как роса сверкает на солнце!
Тысячу раз он рассказывал, как на свадьбе букет, брошенный невестой, ухватил 
репортер.
Когда они впервые разделись, он поцеловал ее в левую грудь:
— А теперь — ее маленькую сестру, чтобы она не чувствовала себя одинокой.
Она нежно стонала.
Как некогда Сигети, ему нравилось, когда она ходила по комнате голой и в ее 
бедрах была видна сила, движущая звездами и планетами.
Она ласкала корень жизни меж его ног. Ее вздохи в кровати звучали в терцию с 
его вздохами.
Прижавшись губами к уху жены, Роберт наблюдал, как на Лексингтон-авеню 
зажигались фонари.
Когда она забеременела, он целовал ее в живот. Когда родилась Агнесс, Роберт 
вставал по ночам, подходил к колыбельке и слушал, дышит ли она.
— Ты помнишь? — спрашивал он ее.
Она больше ничего не помнила.
Роберт сравнивал ее воспоминания со своими и разводил руками:
— Неужели мы жили одной и той же жизнью?



111. Я не умела…

— Чем занимается Кэтрин? — спросил Тесла.
— Тешит свои настроения, — мрачно ответствовал Роберт. — Хотя и болеет.
— Что с ней?
— Что-то с грудью.
После возвращения из Рима скрывать было уже невозможно.
Раньше морщинки собирались у нее в уголках глаз. Настоящая старость пришла 
вместе с морщинами на щеках. Некогда прозрачные голубые глаза стали пятнами 
молока в чае. Да, они помутнели, и все вообще помутнело. В зеркало было больно 
смотреть. Но даже боль, приходящая в старости, была несравнима с…