один в бесконечном пространстве и будешь вечно бродить в одиночестве по 
безбрежным просторам, без друга, без близкой души, ибо ты — мысль. Единственная 
реальность — мысль, неразрушимая, неугасимая. А я, твой покорный слуга, лишь 
открыл тебе тайну бытия и дал волю. Да приснятся тебе другие сны, лучше 
прежних…
* * *

«
Он исчез, навсегда смутив мой покой; я понял, что все сказанное им — правда
», — прочитал Саров последнюю строчку повести. Слева, на полях, виднелся след 
ногтя.

«Марк Твен прав, — подумал Саров, — все — сон. Что-то мне слишком часто стали 
сниться сны в последнее время, — он ущипнул себя за руку, скривился от боли, — 
не сон, однако». Он посмотрел на часы — час ночи, вот ведь зачитался! А о чем 
читал, хоть убей, не помнит. Он принялся перелистывать вторую половину повести. 
Маги, безумные старухи, бесноватые патеры, любовные шашни, стычки печатников с 
двойниками, тюремные подземелья и костры инквизиции — все эти извивы и навороты 
сюжета он видел как будто впервые, натренированное сознание отсекло их, как 
ненужные детали, арабески для привлечения читающей публики, остались лишь 
фрагменты, сложившиеся в воображаемый диалог Теслы и Марка Твена.
«Или — не воображаемый, или — не диалог, — подумал Саров и тут же мысленно 
поднял себя на смех: — Да ты не тронулся ли умом, парень, это тебе даже не 
Тунгусская катастрофа, это мистика чистейшей воды, тебе в мистику по штату 
верить не положено, ты ж у нас физик, ученый и вообще уравновешенный тип, ты 
все лженаучные теории раскалываешь на раз-два-три! Но о чем-то подобном они, 
судя по всему, говорили много: о времени, пространстве, о других мирах и 
возможности другой жизни, это естественно, как и то, каким образом это все 
преломилось творческим воображением Марка Твена Нам-то что это дает? Непонятно. 
Столько всего наворочено! Поищем-ка еще пометки».
Нашлась одна, во второй части. Вернее, было две короткие черточки на одной 
странице, где речь шла о гаданиях, предсказаниях и зашифрованных посланиях, 
Саров сложил отмеченные фразы. Получилось:

«Не подлежит сомнению, что правильное толкование так же важно, как и точность 
формулировки самого послания, — заметил Сорок Четвертый. — Не поймешь начало 
или конец послания, обязательно исказишь их при толковании, и тогда суть 
послания не дойдет по адресу, утратится, и будет причинен большой вред».

«Не подлежит сомнению, — подумал Саров, — что пора с этим завязывать. Скоро в 
любой фразе мне начнет мерещиться скрытое послание. Перечитаю через несколько 
дней на свежую голову, там и посмотрим, тогда и подумаем».
Он отложил рукопись и блаженно потянулся.



Глава 13
Сонная круговерть

Саров упал на кровать. Она ласково приняла его в свои объятия. «Ого, — отметил 
он, — водяной матрац! Как нас, однако, встречают! — он блаженно потянулся. — На 
таком только спать и спать. Д-да, только спать. Как, интересно, на нем любовью 
заниматься? И как у хозяйки с этим делом? — скакнула мысль в сторону. — Все! 
Шалишь! — остановил ее Саров. — Сейчас не об этом. Сейчас — спать. Спать. 
Спа-а-а», — он сладко зевнул и провалился в сон.
И тут навалилось. Замелькало и закрутилось. Картинки, одна за другой. Сначала 
пейзажи, однообразные и тоскливые, как виды вдоль сегодняшней дороги, наверно, 
это они и были. Потом обрушился кленовый листопад, нет, не кленовый, 
пожелтевшие листы были уж больно правильной формы, прямо как листы бумаги, ах 
да, конечно, именно листы бумаги и кружились перед глазами, пестря 
напечатанными и написанными строками. Потом пришел черед людей. Людей 
незнакомых и почти исключительно мужчин, целая вереница мужчин, как в час ланча 
на Уолл-стрит. Мужчин спешащих, мечущихся из стороны в сторону, сталкивающихся, 
говорящих что-то резкое друг другу и тут же расходящихся, чтобы немедленно 
сцепиться с другими. Мужчин было много, десятки, если не сотни, но они не 
сливались в безликую толпу, каждый имел какую-то примету, и с каждым оборотом 
хоровода узнавался все четче. Лишь два персонажа сна не суетились. Один, 
длинный и худой, лежал на кровати, лежал как оловянный солдатик, при полном 
параде и неподвижно. Другой, крупный и одутловатый, с асимметричным, 
перекошенным вправо, как после инсульта, лицом, сидел за столом, сидел 
неподвижно, как памятник, и только колебание зрачков покрасневших глаз выдавало 
в нем живого человеке. К нему, как к тихой пристани, и устремилась уставшая от 
мельтешения образов мысль Сарова, вздрогнула на пороге кабинета от выбитого на 
табличке имени хозяина и, трепеща, вползла внутрь.
* * *
Джон Эдгар Гувер оторвал глаза от документа, лежавшего перед ним на столе, 
обвел синим карандашом один абзац, нажал кнопку селектора.
— Ко мне, — коротко бросил он и отпустил кнопку.
«Все приходится делать самому, — раздраженно подумал он, — никто ничего не 
замечает, никто не хочет думать, всем на все наплевать. Десять тысяч