неразберихой и страхом, погруженные в блаженное забытье. Наскучив Китаем и 
китайцами, друзья слоняются вслед за солнцем по всему миру, останавливаясь во 
всех больших городах, попадающихся им на пути, наблюдают и восхищаются 
последствиями обратного хода времени. Повсюду оторопелые люди повторяют задом 
наперед старые разговоры, не понимая друг друга, и какой у них при этом усталый 
и несчастный вид! Собираются толпы людей, с ужасом глядя на башенные часы; в 
каждом городе происходят заново похороны ранее погребенных; похоронные 
катафалки и процессии с мрачным видом идут обратно. Там, где происходили войны, 
повторяются вчерашние битвы с конца до начала; ранее убитых убивают вновь, 
раненые получают те же самые ранения и ропщут. В океанах корабли с наполненными 
ветром парусами заново относит на места, пройденные накануне; одни матросы в 
страхе обращаются к богу, другие в безмолвной муке смотрят на обезумевшее 
солнце, третьи ругаются и богохульствуют на чем свет стоит. Друзья несколько 
задерживаются на поле битвы в Руане и наблюдают, как Генрих I собирает воедино 
свой разбитый череп и другие части тела.
— Если тебя интересуют эти персонажи, — говорит Тесла, — я соберу их для тебя 
всех, со всего света, из всех времен. Напоследок.
Марк Твен не успевает глазом моргнуть, как землю окутывает зловещая тьма. Все 
видимое постепенно растворяется в ней, утрачивая очертания, а потом и вовсе 
исчезает. Воцаряется кромешная непроглядная тьма, а с ней — тишина, такая 
безмолвная, что кажется, весь мир затаил дыхание. Минуты тянутся и тянутся, 
глубокое безмолвие становится угрожающим, вдруг друзей накрывает холодная 
воздушная волна — сырая, пронизывающая, пахнущая могилой, вызывающая дрожь. 
Через некоторое время доносится легкий щелкающий звук, он слышится все 
явственней, все громче и громче, он растет, множится, и вот уже повсюду 
раздаются сухие, резкие, щелкающие звуки. В призрачном свете блеклых 
предутренних сумерек проступают смутные паукообразные контуры тысяч скелетов, 
идущих колонной! У Марка Твена волосы встают дыбом.
Чуть светлеет, как перед рассветом, и процессия становится отчетливо видной. 
Она, скорбно гремя костями, течет мимо стоящих на небольшом взгорке друзей, 
мало-помалу расплывается, тает вдалеке и наконец пропадает из виду. Некоторые 
из скелетов волокут за собой на веревке истлевшие остатки гробов.
— Это зачем? — спрашивает Марк Твен, немного пришедший в себя.
— Люди! — пожимает плечами Тесла. — Они и в вечности озабочены тем, как бы чего 
не случилось с их ничтожной собственностью.
Некоторые из проходящих мужчин и женщин, юношей и девушек уныло протягивают 
Марку Твену свои убогие костяшки для рукопожатия. Это его знакомые, на чьих 
похоронах он присутствовал всего три-четыре года тому назад.
— А это что за великосветское семейство? — спрашивает Марк Твен. — Они все 
время говорят о погоде, как будто ничто другое их не занимает.
— Ной с сыновьями и невестками, — коротко отвечает Тесла. — А вот Адам с Евой, 
рекомендую. Их предшественников я выделил в отдельную колонну, ведь их в 
мириады раз больше, чем потомков. Давид, Голиаф, Клеопатра, Карл Великий, 
рыцарь Дагобер, — продолжает представление Тесла, — черт, надо было повесить им 
таблички на шеи с указанием их имени и лет земной жизни.
— А это кто? — спрашивает Марк Твен, указывая на маленький и приземистый скелет,
 едущий верхом на длинношеем и длиннохвостом чудище, возвышающемся над толпой 
на десять метров.
— Недостающее звено, так его называют и всегда будут называть, потому что 
никогда не найдут. Чудище поинтереснее будет, вымерло восемь миллионов лет тому 
назад.
Марк Твен уже пресыщен впечатлениями.
— Ты сказал: напоследок, — говорит он, поворачиваясь спиной к процессии.
Тесла взмахивает рукой, и они остаются одни в пустом и беззвучном мире. Потом, 
подумав, переносит их в комнату, в кресла, между которыми стоит низкий столик с 
почти пустой бутылкой старого шотландского виски. Тесла разливает остатки 
божественной влаги по стаканам.
— Да, напоследок, — говорит он наконец.
— Ты уходишь и больше уже не вернешься?
— Нет, — мягко отвечает Тесла, — это ты уходишь. Сейчас ты поедешь к себе домой,
 в Грамерси-парк, потом в Европу, потом… получится так, что мы никогда больше 
не увидим друг друга. Мы с тобой долго дружили, и это было славное время для 
нас обоих.
— В этой жизни, Никола. А в другой? Мы ведь встретимся в другой, верно?
— Ах, — вздыхает Тесла, — вот мы и достигли точки, когда слова бесполезны; 
слово не способно правильно передать даже человеческую мысль; а для мыслей той 
сферы, что находится, так сказать, за пределами человеческой Солнечной системы, 
оно и вовсе пустой звук. Я буду говорить на своем родном языке, в нем слов не 
существует. На долю мгновения мой дух обратится к твоему, и сообщит ему кое-что,
 не много, ибо многого ты и не сможешь постичь при твоей ограниченной 
человеческой способности мышления.
Проходит мгновение. Марк Твен удивленно поднимает брови, вливается взглядом в 
лицо Теслы.
— Это как сон, — говорит он наконец, — мне кажется, что я лишен плоти, крови, 
костей, что я — всего лишь мысль, скитающаяся, бесплодная, бесприютная мысль, 
заблудившаяся в мертвом пространстве и вечности. Нет ни бога, ни Вселенной, ни 
человеческого рода, ни жизни, ни рая, ни ада. Все это — чистое безумие, 
ребяческий каприз воображения, не сознающего, что оно безумно, словом, сон.
— Все признаки сна налицо, — говорит Тесла, — мог бы догадаться и раньше. 
Сейчас ты проснешься, и я исчезну, растаю, превращусь в ничто. Ты останешься