Неудивительно, что мысли о смерти все большее тревожили ее.
Удручало ее и положение в империи. Как писал историк, «политика Екатерины 
довела все пружины правительственной машины до такого напряжения, которое 
далеко превышает силу их сопротивления; во всех областях средства не могут 
удовлетворить предъявляемых к ним требований, и Россия не может выдержать той 
роли, которую ей навязали». Впрочем, Екатерина гнала мрачные мысли, как не 
желала слышать и неприятные ей известия. И легкие грозы на небосклоне своей 
судьбы приписывала скорее обману зрения, нежели изменившей ей удаче. Это 
возраст, считала она, заставляет видеть вещи в черном свете. И предпочитала 
быть беззаботной и веселой. Тем более не желала быть больной и выдумывала 
разные развлечения. Много времени проводила с внуками. Была озабочена 
устройством их судьбы.
Старший, великий князь Александр, был пристроен — четвертый год как женат на 
Луизе Баденской, переменившей веру и ставшей в России великой княгиней 
Елизаветой Алексеевной. Про эту пару сама Екатерина скажет, что она прекрасна, 
как ясный день, а про супругу великого князя — что в ней пропасть очарования и 
ума и что это сама Психея, соединившаяся с любовью.
Другой внук, Константин, только что, в феврале 1796 года, вступил в брак с 
пятнадцатилетней принцессой Юлией из Саксен-Кобургской династии. Спустя четыре 
месяца великая княгиня Мария Федоровна, жена Павла, сына Екатерины, разрешилась 
от бремени мальчиком. Третьего ее внука нарекли Николаем. О своей новой 
семейной радости она написала во Францию Гримму:

«В жизнь свою в первый раз вижу такого рыцаря… Если он будет продолжать, как 
начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом». Ее умиляет аппетит 
внука, то, как он держит прямо головку и «поворачивает не хуже моего».

После крещения цесаревича родители тотчас уехали в Павловск. А новорожденный 
остался на попечении у бабушки, которая каждодневно навещала его. Заботила ее и 
судьба пятерых внучек, из которых младшей исполнился только год, а старшей пора 
было замуж. «Женихов им придется поискать днем с фонарем, — пишет Екатерина. — 
Безобразных мы исключим, дураков тоже; бедность же не порок. Но внутреннее 
содержание должно соответствовать очень красивой наружности. Если попадет такой 
товар на рынке, тогда и дело сладится». И товар такой нашелся.
Летом того же 1796 года императрица Екатерина ранее обычного возвращалась из 
Царского Села в Петербург. Причина была в том, что сюда прибыл молодой шведский 
король Густав IV под именем графа Гаги. Его сопровождал дядя — регент, герцог 
Карл Зюдерманландский, под именем графа Вазы. Этому визиту предшествовали почти 
трехлетние переговоры по поводу брака короля с великой княгиней Александрой, 
старшей внучкой Екатерины II. Воспитание внучки с детства проходило под 
надзором бабки. И она с гордостью писала о ней, что Александра говорит на 
четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, 
понимает все очень легко и обнаруживает в характере чрезвычайную кротость. К 
тому же была миловидной, хотя и выглядела чуть старше своих лет. Когда начались 
переговоры о замужестве, ее начали учить шведскому языку. Екатерина придавала 
большое значение этому браку и приложила немало сил для его успешного 
осуществления.
В середине августа Густав IV прибыл в Петербург, чтобы просить руки великой 
княжны. Официально же причина их приезда, как было объявлено, состояла в том, 
что Швеция должна была присоединиться к коалиции, образовавшейся против 
республиканской Франции. Но в первую очередь, повторяю, приезд был продиктован 
иными обстоятельствами. Екатерина давно уже вынашивала проект брака между 
шведским наследным принцем и ее внучкой, старшей дочерью Павла. Княжне 
сызмальства внушали мысль о браке со шведским наследником. Ей было десять лет, 
когда однажды она сидела на коленях бабушки и они обе рассматривали альбом с 
портретами особ королевских родов. Бабушка предложила внучке выбрать принца, за 
которого она хотела бы выйти замуж. Девочка, не колеблясь, указала пальцем на 
Густава. И вот настал момент осуществления мечты ребенка. Теперь ей 
четырнадцать лет, а ему семнадцать. Однако неожиданно возникли затруднения. 
Дядя-регент, игравший в судьбе Густава немалую роль, почему-то вдруг решил, что 
русская императрица содействовала заговору Анкарстрема и чуть ли не 
организовала его. У убийцы, как выяснилось, были сообщники, хотя граф их и не 
назвал. Поэтому установить что-либо в точности и подозревать кого-либо 
конкретно в организации покушения было невозможно. Родственники убийцы вообще 
утверждали, что не Анкарстрем выстрелил в короля, а один из заговорщиков, 
выхвативший у него из рук пистолет и нажавший на курок. Как бы то ни было, 
регент стал готовить Густава к браку с дочерью герцога Мекленбург-Шверинского. 
Дело дошло даже до помолвки. Но Екатерина не думала так просто уступать. В 
интригу были вовлечены многие политики обеих стран — России и Швеции, в 
частности А. И. Морков, еще недавно бывший послом в Стокгольме и вообще мастер, 
по словам Карамзина, «в хитростях дипломатической науки». Дошло даже до военной 
угрозы — Екатерина готова была силой оружия заставить признать помолвку. И ей 
это удалось. Одним словом, русская императрица приложила немало сил, ловкости и 
настойчивости, чтобы сделать по-своему. И успокоилась лишь тогда, когда Густав 
прибыл в Петербург.
При первом же свидании Густава и Александры молодые люди понравились друг другу.
 С этого момента роман между ними быстро развивался.
В конце августа был бал при дворе, и всем бросилось в глаза увлечение Густава 
Александрой. Он ни с кем не танцевал, кроме нее. Четыре дня спустя на балу в 
австрийском посольстве все повторилось, и Екатерина с радостью написала Гримму,