что влюбленный Густав во время танца сжал руку своей будущей супруге. Та 
побледнела и поспешила доложить своей гувернантке: «Вообразите, пожалуйста, что 
он делает! Он мне сжал руку во время танца. Я не знала, что делать. — Что же с 
вами было? — Я так испугалась, что едва не упала».
И вот однажды, после обеда при дворе, когда все спустились в сад, где был подан 
кофе, Густав подошел к императрице и без всяких околичностей и предисловий, с 
наивностью и пылкостью своих семнадцати лет заявил ей, что влюблен в княжну 
Александру и просит ее руки. «Ну, слава Богу, дело сделалось», — с облегчением 
вздохнула императрица.
С этого момента жених и невеста не покидали друг друга. Целые дни они проводили 
вместе на глазах растроганной бабушки. Играли в карты, рассматривали камеи, 
гуляли по парку. А однажды Густав даже заплакал, когда узнал, что ему предстоит 
разлука с любимой на целых восемь долгих месяцев из-за того, что свадьба не 
может состояться раньше весны. На его вопрос, зачем тянуть со свадьбой, 
последовал ответ: не удастся так скоро собрать двор, нужно подготовить 
апартаменты, да и море теперь опасное… Мать Александры взялась помочь ускорить 
свадьбу и обещала Густаву переговорить с императрицей. В результате в 
бриллиантовой зале была назначена помолвка, затем был дан бал в тронной зале. 
При помолвке присутствовала императрица. Ждали только молодого короля.
Здесь надо сказать несколько слов о характере Густава, чтобы лучше понять то, 
что произойдет.
В отличие от Густава III — короля-реформа-тора, просветителя, учредителя 
шведской академии, сын его был высокомерен и скрытен. Он не отличался 
способностями и был склонен к абсолютизму. Должно быть, ему был близок русский 
вариант самодержавия. Он даже ввел русские военные мундиры и за малейшее 
отступление от установленной формы строго наказывал.
…Собравшиеся вечером 11 сентября в бриллиантовой зале Зимнего дворца готовились 
к церемонии. Императрица терпеливо восседала на троне. Но время шло, а 
король-жених не появлялся. Государыня начала проявлять признаки нетерпения. 
Прошло четверть часа, затем еще столько же. Наконец появился Морков и со 
смущенным видом дрожащим голосом шепотом говорит Екатерине, что «король не 
хочет прийти». Сначала она даже не поняла, что ей сказали. И только когда князь 
Платон Зубов, ее новый фаворит, пояснил ей, что назначенное обручение следует 
отложить, она, онемев от неожиданности и оставаясь некоторое время с открытым 
от изумления ртом, потребовала наконец стакан воды. Сделав несколько глотков и 
как бы очнувшись от первого потрясения, она подняла руку с тростью, которой 
пользовалась с некоторых пор во время ходьбы, и ударила ею бедного Моркова.
К ней подбежали, подхватили под руки. Оттолкнув всех, она громко произнесла: «Я 
ему покажу, этому сопляку!..» Слова застряли в горле, и она тяжело упала в 
кресло. Видимо, тогда-то и случился у нее первый, легкий удар, быстро, впрочем, 
прошедший. Но это был плохой знак.
Екатерину удручило не то, что на несостоявшуюся церемонию было зря потрачено 16 
338 рублей, а то, что она столько сил напрасно положила на устройство судьбы 
своей любимой внучки. Никогда императрица не испытывала подобного унижения. Ей 
казалось, что на карту поставлена ее собственная судьба, больше того, ее жизнь.
Но в чем же состояла причина отказа Густава?
Все дело оказалось в том, что Густав пожелал, чтобы будущая супруга сменила 
православную веру, то есть перешла бы в лютеранство. Без выполнения этого 
условия король, вдруг проявивший свой взбалмошный характер и фанатическую 
религиозность, не желал и слышать о браке. Но и Александра, ссылаясь на условия 
брачного контракта, ранее заключенного, напоминала о том, что «свобода совести 
и религии великой княгини не будет стеснена». Но это были запоздалые аргументы. 
Правда, Екатерина еще было попыталась путем переговоров восстановить прежнее 
положение. Но тут, как говорится, нашла коса на камень — Густав настаивал на 
своем, Александра и ее бабка ссылались на условия брачного контракта. Разрыв 
был неминуем — и он наступил. Несостоявшийся супруг и непримиримый лютеранин 
уехал восвояси, а бедная Александра через два года вышла замуж за австрийского 
эрцгерцога Иосифа.
Что касается Екатерины, то она, пожалуй, более близко приняла к сердцу эту 
неудачу с замужеством внучки.
Императрица как-то сразу сдала, лишилась самоуверенности, словно перенесла 
тяжелую болезнь. Стала более суеверной. И когда однажды, в октябре, разразилась 
страшная гроза, что было удивительно для такой поздней осени, ей вспомнилась 
такая же ночная гроза накануне смерти императрицы Елизаветы Петровны. Она сочла 
это за дурное предзнаменование. Точно так же отнеслась государыня и к 
появившейся комете — усмотрев в этом знак своего близкого конца.
Ей говорили, что раньше она не придавала значения таким предзнаменованиям. На 
что она печально отвечала: «Да, раньше!..»
Ее все чаще и сильнее мучили колики, которыми она страдала после сильных 
волнений. На ногах открылись язвы, их взялся лечить Ламброс Кационис, грек, еще 
недавно корсар, сражавшийся на стороне русских с турками, которому позже 
посвятит свою поэму Байрон. Он рекомендует ножные ванны из ледяной морской воды.
 И действительно, вдруг наступило улучшение. Она даже присутствовала в Малом 
Эрмитаже, где Лев Нарышкин, обер-шталмейстер и ее любимец, развеселил ее, 
переодевшись мелким торговцем. Вспомнилось, как много лет назад точно так же ее 
до слез насмешил Потемкин, подражая ее собственному голосу. С того дня этот 
молодой подпоручик, красавец и умница, был допущен в интимный кружок 
императрицы, став со временем ее фаворитом и даже тайным супругом.
На другой день 67-летняя императрица встала как обычно, работала со своими 
секретарями. Затем отослала последнего из них, попросив обождать ее приказаний