Анализируя действия героя романа Лиона Фейхтвангера Оскара Лаутензака, невольно 
приходишь к мысли, что при создании своего произведения писатель брал 
консультации у того же профессора Абеля. Жили они в Берлине, в одно время, и 
моя версия может быть вполне вероятной. Вот как описывает Фейхтвангер состояние 
транса у Оскара: «Он вдруг остановился посреди комнаты. Его взгляд уловил 
какую-то точку на стене или, вернее, в воздухе, впился в нее, но ненадолго. 
Потом лицо его словно опустело, обмякло, красные губы раздвинулись, обнажив 
крепкие белые зубы. Он вернулся неверной походкой к своему креслу, упал в него 
и как будто оцепенел, погруженный в себя, к чему-то прислушиваясь с 
отсутствующим видом и растерянной, глуповатой улыбкой… Оскар ощутил в голове 
или, быть может, в груди какой-то легчайший шорох, точно там едва слышно 
рвалась шелковая ткань. Окружающие его предметы исчезли. Он словно вышел за 
пределы самого себя. Он видел».
Не столь художественно, но по существу приблизительно так же описывали Вольфа 
Мессинга свидетели, видевшие его в состоянии транса.
Вместе со своим другом и коллегой профессором-психиатром Шмидтом Абель учил 
юного Вольфа внушению, проводил с ним специальные опыты. Жена Шмидта мысленно 
отдавала ему приказания, и он исполнял их. Она была первым из его индукторов, 
которыми позже стали многочисленные зрители, посещавшие выступления Вольфа 
Мессинга.
Первый ее опыт состоял в следующем: в печку спрятали серебряную монету, достать 
которую Вольф должен был не через дверцу, а разрушив молотком одну кафельную 
плитку в стенке. Это свидетельствовало бы о том, что он мысленно получил приказ,
 а не догадался о нем. Вольф взял молоток, разбил плитку и через образовавшееся 
отверстие вынул монету. Абель даже захлопал от радости и улыбнулся. Вольф 
Мессинг (или его литзаписчик) потом отметит: «…с этих людей, с улыбки Абеля 
начала мне улыбаться жизнь». А это значит, Вольф перестал голодать.
Абель познакомил его с импресарио – господином Цельмейстером, представительным 
мужчиной лет тридцати пяти, любившим повторять: «Надо работать и жить». Он, как 
и большинство других импресарио и эстрадно-театральных администраторов, право 
работать предоставлял в основном подопечным, оставляя за собой несложные заботы 
об аренде концертных площадок и составлении контрактов с артистами. Любил 
вкусную еду, марочные вина и красивых женщин. А средства на это приносил ему 
гвоздь программы открытого им в Берлине паноптикума – Вольф Мессинг. Он ложился 
в хрустальный гроб, приводил себя в каталептическое состояние и на протяжении 
трех суток лежал недвижимо, внешне ничем не отличаясь от покойника.
Замечу, что в начале века паноптикумы существовали в больших городах всего мира,
 не обошли они и Россию. Вот как описывает подобное зрелище в Саратове писатель 
Константин Федин:
«Паноптикум, где лежит восковая Клеопатра и живая змейка то припадет к ее 
сахарной вздымающейся груди, то отстранится. Панорама, показывающая потопление 
отважного крейсера в пучине океана, и в самой пучине океана надпись: „Наверх вы,
 товарищи, все по местам, – последний парад наступает! Врагу не сдается наш 
гордый „Варяг“, пощады никто не желает!“ Кабинет „Женщины-паука“ и „Кабинет 
женщины-рыбы“. Балаган с попугаем, силачом и балериной. Балаган с усекновением 
на глазах публики головы черного корсара. Балаган с танцующими болонками и 
пуделями. Театр превращений, или трансформации мужчин в женщин, а также обратно.
 Театр лилипутов. Дрессированный шотландский пони. Человек-аквариум. Хиромант, 
или предсказыватель прошлого, настоящего и будущего. Американский биоскоп. 
Орангутанг. Факир… Все эти чудеса спрятаны в таинственных глубинах – за 
вывесками, холстинами, свежим тесом, но небольшими частицами – из форточек, с 
помостов, крылец – показываются для завлечения зрителей, и народ роится перед 
зазывалами, медленно передвигаясь от балагана к балагану и подолгу рассчитывая, 
на что истратить заветные пятаки – на Клеопатру, крейсер или орангутанга».
Берлинский паноптикум, где работал Вольф Мессинг, был меньшим по масштабам, но 
более своеобразным зрелищным предприятием – здесь демонстрировались только 
живые экспонаты. В одном помещении стояли сросшиеся боками девушки-сестры – 
подобие, а точнее, разновидность сиамских близнецов, у каждой из которых было 
свое сердце, легкие, – словом, свой организм. Возможно, Цельмейстер схитрил и 
хирургически сшил их или при помощи какого-то приспособления имитировал 
соединение. Девицы вели себя развязно и отпускали в адрес проходящих мужчин 
довольно скабрезные шутки.
Другое помещение занимала толстая полуобнаженная женщина с большими обвислыми 
грудями и огромной пышной бородой, которую она время от времени расчесывала. 
Кое-кому из приглянувшихся зрителей она разрешала пощупать свои груди или 
подергать за бороду. Большинство выбирало бороду.
В третьем помещении сидел безрукий мужчина в трусиках, способный пальцами ног 
на удивление ловко тасовать и сдавать игральные карты, сворачивать самокрутку, 
зажигать спичку. Около него всегда толпились люди. Еще он умел рисовать ногами. 
Закрепленными между пальцами карандашами набрасывал портреты желающих и получал 
за это дополнительный заработок, впрочем, как и женщина с бородой, если 
посетитель паноптикума надолго задерживался у этой дивы и «исследовал» ее тело.
А в четвертом павильоне всегда стояла толпа зевак. Здесь три дня, находясь на 
грани жизни и смерти, лежал в хрустальном гробу чудо-юноша Вольф Мессинг. 
Платили за это пять марок в сутки – несусветно большую для него сумму. Ее 
хватало, чтобы сытно есть и кое-чем помогать родителям. Тогда-то Вольф и послал 
им первую весточку о себе, о том, что не пропал, что нашлись добрые люди, 
научившие его ремеслу. Какому именно, он не сообщил. И потому, что не считал 
это занятие вечным для себя, и потому, что понимал: он только начинает 
познавать свои способности, видимо необычные, если ими заинтересовались