Берлину. Вольф, наверное, был единственным пассажиром, которого не волновало, 
прибудет состав на конечную станцию вовремя или опоздает. Он боялся лишь одного 
– попасться на глаза кондуктору, и, чем дольше тот не появлялся в вагоне, тем 
более волновался Вольф. Он страшился не столько сдачи полиции, сколько того, 
что его высадят ночью на неизвестной маленькой станции, где не устроиться на 
работу и можно запросто умереть с голоду.
Замедляя ход, поезд приближался к Познани, и над съежившимся от страха юношей 
склонилось внимательное лицо кондуктора:
– Ваш билет?
Из темноты на кондуктора испуганно смотрел юноша. Он нашел под скамейкой клочок 
грязноватой бумаги и, напрягая все силы, до боли в голове и суставах, захотел, 
чтобы кондуктор принял его за билет. Была ночь, вагон освещался плохо, Вольф 
надеялся на чудо, старательно внушая кондуктору: «Это билет, это билет…» И 
вдруг чудо свершилось! Железные челюсти компостера щелкнули бумажку. Странным 
кондуктору показалось только то, что юноша лежал под скамейкой. Фонарем он 
осветил лицо Вольфа:
– Зачем же вы с билетом под скамейкой едете? Есть же места. Поспите. Скоро 
будем в Берлине.
Спустя много лет, читая роман Лиона Фейхтвангера «Братья Лаутензак», прототипом 
одного из которых – Оскара – был личный ясновидящий Гитлера по фамилии Ганусен, 
Вольф Мессинг поражался его удивительному умению внушать людям буквально все, 
что пожелает, нередко для того, чтобы просто поиздеваться над ними.
Однажды перед спектаклем в театре «Оскар решил: пусть высокомерный и пузатый 
бонза немножко попотеет. Толстый советник спокойно развалился в кресле и очень 
быстро дал себя усыпить. Оскар внушил советнику, что ему жарко, ужасно жарко. 
Райтбергер раскраснелся, фыркал, утирал пот. Оскар внушил ему, что они едут 
купаться в Ванзее. И вот они уже на берегу озера. Муниципальный советник 
Райтбергер разделся и остался в одних кальсонах, а публика визжала, орала, 
бесновалась от восторга».
Забегая вперед, скажем, что Мессинг и Ганусен познакомились в Берлине в 1931 
году. Мессинг сразу почувствовал в этом человеке умелого гипнотизера и 
ясновидящего. Наверное, что-то подобное ощутил в Мессинге и Ганусен, но отнесся 
к нему как к конкуренту и процедил сквозь зубы: «Доннер веттер!» («Черт 
побери!»)…
В отличие от Ганусена Мессинг никогда не будет использовать свои способности во 
вред людям или в насмешку над ними, только для помощи или самозащиты, и то в 
экстремальной ситуации, подобной безбилетному пребыванию в берлинском поезде. 
Тогда Вольф посчитал совершенное им чудом. Он не спал до утра, пытаясь 
объяснить случившееся, даже вспомнил про свой лунатизм, но ответа не находил. 
Вольфа охватил страх – ему хотелось быть обычным парнем, таким же, как 
сверстники. Но надо было жить дальше, оставаясь самим собой. О том, чем 
наделила его природа, он узнавал постепенно, воспринимая ее дары то с 
удивлением, то со смятением в душе, отчего становился все более нервным.
И вот мальчика встретил большой и, как ему тогда показалось, сумрачный город с 
каменными, на века построенными домами, переполненный людьми, машинами, с 
красивыми площадями, арками, бульварами, но чужой и равнодушный к тем, кто не 
имел здесь ни крова, ни занятий. Еще в Гора-Кавалерии Вольф узнал, что в 
Берлине существует улица, где собираются выходцы из родных ему мест. Он 
разыскал ее и почти сразу получил должность посыльного в доме приезжих. Носил 
вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь, получая за свой нелегкий труд буквально 
гроши. Но то были первые деньги, заработанные им самим. Жаль, что этого не 
знали мать и отец, ведь денег на письмо пока не хватало. Вольф пытался 
поднакопить нужную сумму, голодал, и это могло кончиться весьма трагически.
Как-то раз его послали с пакетом в один из пригородов Берлина. Внезапно он 
почувствовал, что теряет сознание. Дома и люди поплыли перед глазами, и прямо 
на мостовой Вольф упал в голодный обморок. О лежащем на асфальте юноше сообщили 
в полицию. Врач осмотрел его – пульса нет, тело холодное – и посоветовал 
перевезти в морг. Вольфа собирались похоронить в общей могиле вместе с другими 
бездомными, не имеющими документов, никем не востребованными мертвецами. Юноше, 
однако, неслыханно повезло: он попался на глаза неукоснительно соблюдавшему 
правила студенту, проходившему в морге практику.
Тот внимательно осматривал трупы и, когда дошел до Вольфа, обнаружил, что у 
него бьется сердце, еле-еле, но бьется. Вызванный студентом профессор Абель 
подтвердил: юноша жив. Вольфа высвободили из груды мертвецов, и на третьи сутки 
профессор привел его в чувство. Вольф потом очень сожалел, что не запомнил имя 
студента и разыскать его в большом городе не мог, однако благодарность к нему 
сохранил на всю жизнь.
Немного людей приходило тогда ему на помощь, и для признательности места в 
сердце хватало с лихвой. Почетное же занимал профессор Абель, талантливый 
психиатр и невропатолог, хорошо известный в медицинских кругах. Тогда ему было 
лет сорок пять. Невысокого роста, с полным лицом, обрамленным пышными 
бакенбардами, он по-доброму и внимательно глядел на пациентов. «Видимо, ему я 
обязан не только жизнью, но и открытием моих способностей и их развитием, – 
позже писал Вольф Мессинг, – Абель объяснил мне, что я находился в состоянии 
каталепсии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень 
удивила открывшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От 
него я впервые услышал слово „медиум“. Он сказал: „Вы удивительный медиум…“ 
Тогда я еще не знал значения этого слова. Абель начал ставить со мной опыты. 
Прежде всего он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. 
Он сказал, что я могу приказать себе все, что мне захочется».