года Николай на журнал все свои наличные деньги истратил. Татьяна думала, он о 
себе просить будет – банкротство ведь на горизонте! – а он все о своих 
обожаемых художниках: «Таточка, поговори с мужем о Врубеле! Миша в прошлом году 
«Демона» купил, а в 1907-м Мамонтов ему «Микулу Селяниновича» уступил, да и в 
доме у вас настенные панно в малой гостиной «Утро», «Полдень», «Вечер». Врубель 
плох очень, ум вместе со зрением потерял. А тут один искусствовед о нем книгу 
писать надумал. Но Миша почему-то не хочет его в дом пускать. Уговори мужа, 
Таточка, показать врубелевские картины!»
Татьяна закивала: «Попробую, но ты лучше о себе бы подумал! Небось на мели?» 
Николай вздохнул: «Не привыкать! А хочешь помочь – купи у меня книгу. Редкая, 
старинная. Художник Сомов принес. Двадцать процентов комиссии мне достанутся. 
Книга старинная, редкая, «Цветочная магия» называется».
Ну как не помочь милейшему Николаше? Пришлось взять книгу. А вечером открыла ее 
Татьяна и ахнула. Оказывается, каждый цветок в магии помочь может. Роза 
человеку любовь принесет. Орхидея – обожание. Гладиолус – мужество. Даже 
деревенские растения использовать можно. Крапива от клеветы убережет, 
можжевельник защитит от злых духов, а подсолнечник… Татьяна снова ахнула: о 
фальшивом богатстве предупреждает!
Едва Михаил вернулся с заседания банковского совета, Татьяна и принялась его 
пытать: «Что за дела у тебя сейчас, откуда основные капиталы идут?» А он аж 
взбеленился: «Женщинам о делах нечего знать!»
Пришлось взволнованной Татьяне рассказать мужу о подсолнухе: «А вдруг это 
предостережение о потере денег, не дай бог, о банкротстве?»
Да только Михаил еще больше разозлился: «Какое банкротство?! У нас двенадцать 
отделений банка. Оборот – по миллиарду в год! Фабрики текстильные с самой 
передовой техникой по всей стране. Мы государственный герб России прямо на 
ткани ставим – как знак качества. Ведь наши ткани самые лучшие!»
Но человек делает, да всего не ведает. В 1914 году Михаил начал переговоры с 
Нижегородской льняной мануфактурой. А тут – война!..
Тем утром Михаил неожиданно разбудил жену: «Не зови горничную! Оденься сама и 
иди за мной!»
Привел в угловую комнату – ту самую, где когда-то служанка Клавдия увидела тень 
«самоубивца» и разбила блюдо с подсолнухами. Шепотом начал рассказывать: 
«Помнишь случай с подсолнухом, что на блюде был? Я тогда долго думал: что 
старая Клавдия делала здесь ночью? Она ведь у Саввы Морозова особо доверенной 
прислугой была. Видно, какой секрет знала. Я и стал у нее выпытывать. Целый год 
подарки дарил, даже икону намоленную, от батюшки полученную, пожертвовал. Но 
Клавдия крепким орешком оказалась, молчала, и все. Случай помог: занемогла она, 
испугалась, что тайну с собой унесет, – пришлось мне довериться. Оказалось, 
Савва в углу под полом потайную комнату устроил, а чтобы люка не видно было, 
шкаф поставил. Его-то Клавдия и пыталась сдвинуть, да не могла – тяжел оказался.
 Старуха-то думала, Савва в тайнике золотишко оставил. Ну я, конечно, пообещал 
ей половину отдать. Да только, когда мы с ней шкаф сдвинули, ничего в тайнике 
не нашли. А вот неспокойные времена пришли, я и решил в тайную комнату свою 
коллекцию сложить – картины, скульптуру. Двадцать лет собирал, хотел, как 
некогда братья Третьяковы, новую художественную галерею открыть в Москве. 
Теперь обождать придется…»
Словом, не говоря больше никому, сложили Михаил с Татьяной свою коллекцию. 
Татьяна мужа, конечно, ободряла: «Ничего, кончится война, все достанем!»
Да только война никак не кончалась. А в 1916 году Татьяне и не до нее стало – 
родилась долгожданная дочка. Михаил от счастья хмельной ходил, дочку именем 
жены назвал. Братьям объяснил: «Для меня других женских имен нету!» А Татьяна 
чуть не полгода в постели провалялась. Очнулась, на тебе – проклятый 1917 год – 
Февральская революция… И братец Павел со своей политикой!
Еще в 1915 году учредил старший брат Рябушинский, Павел, в Думе «Прогрессивный 
блок», за что книгоиздатель Сытин и окрестил его «акулой капитализма, рвущейся 
к власти». А в 1917 году на II Всероссийском торгово-промышленном съезде Павел 
Рябушинский заявил, что Временное правительство доведет страну до ручки: 
«Социальное реформирование пошло не творческим, а разрушительным путем и грозит 
России голодом, нищетой, финансовым крахом. То, о чем я говорю, скоро станет 
неизбежным. Но к сожалению, нужна костлявая рука голода и народной нищеты, 
чтобы она схватила за горло лжедрузей народа, членов разных комитетов и советов,
 чтобы они опомнились».
Какой визг поднялся! Особенно с большевистского фланга – тех самых Советов. По 
их словам, выходило, что именно капиталисты Рябушинские хотят загубить народ 
голодом. Фамилия пугалом стала. Друзья, не разобравшись, рук не подавали. А тут 
и октябрь 1917-го подоспел…
Фабрики-заводы свои же рабочие погромили, а с ними больницы, школы, приюты, 
богадельни – все, что для них же и строилось. Видно, для нового мира не нужны 
ни школы, ни больницы…
Пришлось Рябушинским в 1918 году эмигрировать. С собой не много взяли. Думали: 
уезжают ненадолго. Перед отъездом Михаил Татьяну уверил, что все картины и 
скульптуры из тайной комнаты вынес и передал на хранение в Третьяковскую 
галерею. Татьяна кинулась к родственникам первого мужа, чтобы разрешили ей 
забрать с собой сыновей. Но родственники мальчиков не отдали, да и ей ехать не 
советовали. Сказали легкомысленно: «Ничего страшного не случится!»
Так и уехали Михаил с женой и дочкой Танюшей. И уж потом узнали, что случилось 
с обезумевшей Россией – голод, холод, разруха. И расстрелы – постоянные 
расстрелы «классовых врагов»…
По ночам Татьяна рыдала в подушку, ведь ни весточки от сыновей, а вдруг