ура-патриотизма по прошествии менее девяти лет после свержения Хайле Селассие 
(и менее восьми лет после того, как его с помощью подушки задушил свергнувший 
его подполковник Менгисту Хайле Мариам). Также ощущались повсюду недоверие, 
ненависть и явный страх: люди с горечью вспоминали конец 70-х годов, когда силы 
Менгисту развязали «красный террор» против тех, кто пытался восстановить 
монархию. Финансировавшиеся государством «эскадроны смерти» наводнили улицы, 
вытаскивали подозреваемых из домов и казнили на месте. Семьи жертв подобных 
чисток должны были затем возместить стоимость пуль, использованных для убийства 
их родственников, прежде чем получить их тела для захоронения.
Именно в этом, взлелеянном подобными ужасами эмоциональном климате пришлось мне 
вести предварительное исследование предмета, тесно связанного с последним 
эфиопским императором и с династией Соломона, к которой он принадлежал. 
Насколько тесна эта связь, стало ясно, когда один знакомый передал мне копию 
документа, подготовленного во время пика власти и популярности Хайле Селассие,
 — пересмотренной Конституции 1955 года. Созданный с целью побудить 
«современного эфиопа приучиться к участию в управлении всеми государственными 
ведомствами» и «в величественной миссии, которую в прошлом эфиопские сюзерены 
должны были выполнять в одиночестве», этот примечательный законодательный акт 
содержал, тем не менее, следующее недвусмысленное подтверждение извечного 
монаршего божественного права править:


«Императорское достоинство навечно закрепляется за династией Хайле Селассие I, 
родословная которого прямо восходит к династии Менелика I, сына царицы Эфиопии, 
царицы Савской и царя Иерусалима Соломона… В силу Его Императорской Крови, а 
также полученного Им помазания, личность Императора священна, Его Достоинство 
неприкосновенно, а Его Власть неоспорима».


Вскоре я убедился в том, что наш гид в Аксуме Зелелеу был прав по крайней мере 
в одном: император притязал-таки на то, что является двести двадцать пятым 
потомком Менелика по прямой линии. Больше того, лишь немногие из тех, с кем я 
беседовал в Аддис-Абебе, даже самые революционные из них, сомневались всерьез в 
сакральной генеалогии Соломоновой династии. Даже шептались о том, что президент 
Менгисту сам стащил кольцо Соломона с пальца мертвого Хайле Селассие и теперь 
носил его на среднем пальце руки, как если бы надеялся обрести с его помощью 
хоть часть харизмы и магических способностей, приписывавшихся предшественнику.
Подобные перешептывания и слухи представляли немалый интерес. Однако они не 
удовлетворили моего желания получить достоверную информацию о ковчеге завета и 
его мистической связи с низложенной «династией Хайле Селассие I». Проблема 
состояла в том, что большинство из моих эфиопских собеседников были слишком 
напуганы, чтобы поведать мне все, что знали, и замолкали, как только я упоминал 
ковчег, покойного императора или что-то, связанное с предреволюционным периодом,
 могущее быть истолковано как подстрекательство. Поэтому я добился некоторого 
успеха только после прибытия в Аддис-Абебу из Англии знающего коллеги — 
профессора Ричарда Пэнкхерста, которому я предложил стать соавтором книги, 
готовившейся мной для эфиопского правительства.
Внук знаменитой английской суфражистки Эммелин Пэнкхерст и сын Сильвии 
Пэнкхерст, героически сражавшейся на стороне абиссинского сопротивления во 
время итальянской оккупации в 30-е годы, Ричард был и остается ведущим 
историком — специалистом по Эфиопии. Во времена императора Хайле Селассие он 
основал весьма уважаемый Институт эфиопских исследований при университете 
Аддис-Абебы. Вскоре после революции 1974 года он вместе с семьей уехал из 
страны и теперь жаждал вернуться к работе. Поэтому план нашей книги вполне 
отвечал его интересам, и он взял отпуск в Королевском Азиатском обществе в 
Лондоне, с тем чтобы обсудить наше сотрудничество в работе над книгой.
Это был высокий, но довольно сутулый мужчина далеко за сорок, с застенчивыми, 
почти извиняющимися манерами, скрывавшими, как я убедился позже, большую 
самоуверенность и необычайное чувство юмора. Его знания эфиопской истории были 
всеобъемлющими, и первым делом я обсудил с ним проблему ковчега завета и явно 
несуразное утверждение о том, что он может храниться в Аксуме. Считает ли он 
вообще, что это предание имеет реальное основание?
Ричард ответил в том духе, что услышанная мной в священном городе легенда о 
Соломоне и царице Савской имеет древнюю историю в Эфиопии. Существовали многие 
устные и письменные варианты. Самый древний из последних, дошедших до наших 
дней, содержался в рукописи XIII века «Кебра Нагаст», которая высоко чтилась и, 
как считало большинство эфиопов, излагала «правду, всю правду и ничего, кроме 
правды». Но, будучи историком, Ричард не мог согласиться с подобной правдой, 
поскольку было установлено практически без какого-либо сомнения, что родина 
царицы Савской находилась в Саудовской Аравии, а вовсе не в Эфиопии. Тем не 
менее Ричард не отвергал полностью возможность того, что легенда могла 
содержать «какую-то крупицу истины». В античные времена сушествовали-таки 
подтвержденные документами связи между Эфиопией и Иерусалимом (хоть и не во 
времена царя Соломона), и нет сомнений в том, что эфиопская культура сохранила 
сильный «налет» иудаизма. Лучшим свидетельством этого служит проживание в 
стране группы туземных евреев — так называемых фалашей, обитавших в Симиенских 
горах к югу от Аксума и на берегах озера Тана. Имеются и широко 
распространенные обычаи (общие в своем большинстве для абиссинских христиан и 
их соседей — фалашей), хоть и косвенно, но свидетельствующие о древних связях с 
иудейской цивилизацией. Они включают обрезание, следование запретам в пище,