«Гораздо вероятнее, — пишет он (как бы опробуя тот довод, с которым я был уже 
знаком), — что ее родиной была Себха, или Саба, на юго-западе Аравии».
Несколько крупных специалистов придавали большое значение тому факту, что во 
времена Соломона — за тысячу лет до Христа — Эфиопия не имела, по сути, 
подлинной цивилизации и уж определенно не могла похвастаться передовым 
городским обществом, способным выдвинуть такого просвещенного монарха, как 
царица Савская. В самом деле, по всеобщему мнению, просвещение еще не проникло 
на Абиссинское нагорье до примерно VI века до н. э. и достигло некоего уровня 
утонченности не раньше, чем через четыреста лет. К тому же этот период 
прогресса нельзя рассматривать как чисто эфиопское достижение: катализатором 
стало нашествие арабских племен, чьи «превосходящие качества» 
революционизировали вялую культуру местного населения. Происходившие главным 
образом из Йемена, эти семитские иммигранты «обосновались на севере Эфиопии и в 
процессе ассимиляции с местным населением привнесли изменения в культуру. С 
собой они принесли дары, не имевшие цены: религию, более развитую социальную 
организацию, архитектуру и искусство, а также письменность».
Короче говоря, эфиопская цивилизация была не только значительно моложе, нежели 
утверждают аксумские легенды, но и позаимствовала многое извне. В глубине души 
многие эфиопы знали об этом и чувствовали глубокую неуверенность насчет своего 
наследия. В самом деле, в одном образцовом историческом труде сделано 
предположение, что популярность «Кебра Нагаст» объяснялась тем, что она 
удовлетворяла глубокую психологическую потребность абиссинцев «доказать свое 
древнее происхождение… Народы-выскочки, как и отдельные выскочки, страстно 
желают обрести предков, и народы, так же как и отдельные люди, не испытывают 
угрызений совести, подделывая свои генеалогические древа».
На мой взгляд, значение всех этих аргументов заключено не столько в восприятии 
«Кебра Нагаст» как, прежде всего, фантастического произведения (хотя и не 
исключается возможность того, что рассказ о похищений ковчега мог быть основан 
на каком-то реальном факте), сколько в общем мнении о том, что эфиопская 
цивилизация относительно молода и является производной от цивилизации Южной 
Аравии.

Это общее мнение сказалось на моих попытках установить степень законности 
притязаний Эфиопии на обладание ковчегом, ибо это касалось цивилизации не 
только нагорья в целом, но и конкретно фалашей. «Кебра Нагаст» совершенно ясно 
указывает на то, что иудаизм проник в Эфиопию в 950-х годах до н. э., когда 
Менелик и его свита прибыли в страну с ковчегом (там даже говорится, что сама 
царица Савская была обращена в иудаизм). Поэтому существование туземных черных 
евреев в Эфиопии служит красноречивым подтверждающим доказательством 
присутствия там и ковчега. При более тщательном рассмотрении это оказалось не 
так — во всяком случае, по мнению ученых. Как говорил мне Ричард Пэнкхерст еще 
в 1983 году
21
, академический мир в большинстве своем сходится во мнении, что иудейская вера 
вряд ли достигла Эфиопии раньше II века н. э. и что она была переправлена через 
Красное море из Йемена, где после 70 года н. э. бежавшие от римского 
преследования в Палестине эмигранты основали крупную еврейскую общину.

Одним из самых решительных сторонников такой точки зрения был профессор 
Уллендорф, представивший пространный аргумент по этому вопросу в своем 
убедительном труде «Эфиопия и Библия» и категорично утверждавший, что предками 
фалашей должны были быть обращенные евреями, которые «проникали в Эфиопию из 
Южной Аравии» на протяжении длительного периода с 70 по 550 год н. э.
Я решил изучить этот предмет с максимальной тщательностью. Если иудаизм фалашей 
насчитывал менее двух тысячелетий и пришел из Аравии, тогда огромная масса 
якобы убедительных «культурных подтверждений» прямых контактов между Эфиопией и 
Иерусалимом во времена Ветхого Завета может быть отвергнута с ходу, и 
притязание Аксума на роль последнего пристанища ковчега потеряет в значительной 
степени, если не полностью, свою достоверность.

Вскоре после того, как я приступил к новой фазе в своем исследовании, мне стало 
ясно, что единодушие ученых касательно «йеменского следа» проистекает в 
основном из отсутствия данных для какой-либо иной теории. Нет ничего, что 
доказывало бы, что иудейская вера
не
пришла в Эфиопию другим путем, но нет и доказательств того, что она-таки пришла 
другим путем. Отсюда склонность сосредоточиваться на Южной Аравии как на 
наиболее вероятном исходном пункте миграционного движения из этого региона в 
Эфиопию.

Это привлекло мое внимание как достойный сожаления недостаток логики, когда 
отсутствие доказательств рассматривалось на деле как доказательство отсутствия, 
а это уже совсем иное дело. Повторюсь:, проблема заключалась в отсутствии 
доказательств того, что иудаизм мог прийти в Эфиопию гораздо раньше и иным 
путем, нежели склонны думать ученые, но одновременно нет доказательств и того, 
что так оно и было.
Поэтому я чувствовал, что вопрос остается открытым и что ради собственного 
удовлетворения мне необходимо изучить предания, верования и поведение фалашей и 
сделать собственные выводы об их происхождении. Я полагал, что их религиозные 
отправления могли измениться на протяжении XII века под влиянием гостей с