Из вышесказанного вытекает и немалая вероятность того, что аксумские священники 
одурачили армянского легата. Эфиопская православная церковь, как я знал, 
считала ковчег уникальной святыней. Поэтому представляется немыслимым, чтобы 
ковчег или что-либо из его содержания изымалось даже временно из святая святых 
церкви Святой Марии Сионской без крайней нужды. Таковой никак нельзя было 
посчитать неуемное любопытство какого-то грубого иностранца. В то же время этот 
иностранец был все же эмиссаром патриарха Армении в Иерусалиме, и простое 
благоразумие подсказывало отнестись к нему с известной долей уважения. Что было 
делать? Поэтому я и подозреваю, что священники решили показать ему один из 
многих
таботов,
хранившихся в Аксуме. Поскольку же он изъявил желание видеть что-либо, 
связанное с ковчегом, если не сам ковчег, эфиопы исходили из добрых побуждений 
да и из простой вежливости и желания ублажить его слух словами, которые он явно 
желал услышать, а именно, что ему показывают «подлинный
табот
Моисея».


Дабы удостовериться в своей правоте по этому вопросу, я позвонил по 
международному телефону в Аддис-Абебу, где в то время проживал мой соавтор по 
книге 1983 года для эфиопского правительства, профессор Ричард Пэнкхерст (он 
вернулся в этот город в 1987 году и занял свою прежнюю должность в Институте 
эфиопских исследований). Сообщив ему вкратце о своем вновь пробудившемся 
интересе к аксумскому преданию о ковчеге завета, я спросил его об истории с 
Димофеем. Считает ли он, что показанный армянскому легату
табот
мог в действительности быть одним из предметов, хранившихся, как были уверены 
эфиопы, в ковчеге Моисея?


— Скорее всего нет, — ответил Ричард. — Они не показали бы такую священную вещь 
какому бы то ни было чужеземцу. Я читал книгу Димофея — она полна ошибок и 
заблуждений. Он был напыщенным человеком, довольно бессовестным в своих 
отношениях с Эфиопской православной церковью и не совсем честным. Полагаю, 
аксумское духовенство очень быстро раскусило его и подсунуло ему какой-то 
другой
табот,
не имевший для них особого значения.

В ходе дальнейшей беседы Ричард сообщил мне фамилии и номера телефонов двух 
эфиопских ученых, которые, по его мнению, могла бы помочь в моем исследовании,
 — доктора Белаи Гедаи (несколько лет занимавшегося тщательным изучением 
античной истории своей страны, используя множество документов на амхарском и 
геэзском языках) и доктора Хабле-Селассие из Института эфиопских исследований, 
автора весьма уважаемого труда «История древней и средневековой Эфиопии до 1270 
года», с которым я был уже знаком.
Вопрос о том, что именно видел или не видел Димофей в Аксуме, всё еще сильно 
занимал меня, и я решил поставить этот вопрос перед Хабле-Селассие. И вот я 
звоню ему, представляюсь и спрашиваю его мнение по интересующему меня вопросу.
Он смеется в ответ:

— Ну, разумеется, этот парень не видел подлинный
табот
Моисея. Дабы удовлетворить его желание, священники показали ему копию, а не 
оригинал… В Эфиопии каждая церковь обычно располагает не одним
таботом.
В некоторых из них хранится по десять-двенадцать экземпляров, которые 
используются для различных ритуалов. Так что ему показали один из таких 
заменителей. В этом не может быть никаких сомнений.


Уверенность, с которой говорил историк, развеяла еще остававшиеся у меня 
сомнения относительно свидетельства армянского легата. «Камень из красноватого 
мрамора», который ему показали, не мог служить доказательством ни за, ни против 
притязания эфиопов на обладание ковчегом завета. Тем не менее его отчет о 
посещении Аксума вызвал у меня сомнение относительно восприятия эфиопами
таботов
как священных предметов. Насколько я понимал, эти предметы были 
предположительно
копиями
ковчега завета, который, как я прекрасно знал, был ларцом размером 2,5?1,5?1,5 
локтя. И тем не менее показанную Димофею небольшую мраморную пластину называли
таботом
и описывали как одну из
скрижалей,
хранившихся в ковчеге.


Вот это-то мне и предстояло прояснить. Каждая эфиопская церковь обладала