собора.
Я принялся за чтение этих произведений, и поначалу самой доступной мне 
показалась эпопея Мэлори, поскольку она послужила отправной точкой для ряда 
историй и фильмов, рассказывавших о поисках Святого Грааля, которыми я 
наслаждался еще ребенком.
Я моментально обнаружил, что Мэлори представил идеализированное, облагороженное 
и, прежде всего, христианизированное описание «единственного истинного поиска». 
Рассказ Вольфрама, напротив, был более мирским, точнее описывал реальное 
поведение людей и — самое важное — был совершенно лишен символизма Нового 
Завета в том, что касалось самого Грааля.
Мэлори описывал святую реликвию как «золотой сосуд», который подавала 
«прекрасная чистая дева» и который содержал немного крови Господа Нашего Иисуса 
Христа. Таков, прекрасно сознавал я, был образ, долго и бережно хранимый в 
народной памяти, где Грааль всегда изображался в виде чаши или миски (обычно 
той самой, в которую Иосиф Аримафейский собрал несколько капель крови Христа, 
когда страдающий Спаситель висел на кресте).

Я сам находился под столь сильным влиянием такого представления, что мне трудно 
было даже подумать о Граале как о чем-то ином, кроме чаши. Обратившись же к 
«Парсифалю» Вольфрама фон Эшенбаха, я нашел подтверждение того, что узнал еще 
во Франии, а именно: реликвия — которую также несла дева, как и у Мэлори, — 
описывалась как
камень:



«Каким бы больным ни был человек, со дня, когда он увидит камень, он не умрет 
на протяжении недели, его кожа не потеряет своего цвета. Ибо, если кто бы то ни 
был — дева или мужчина смотрел на Грааль в течение двухсот лет, пришлось бы 
признать, что у него или нее цвет сохраняется таким же свежим, как и в его или 
ее лучшие годы… Такую силу придает камень смертным людям, что их плоть и кости 
вскоре вновь становятся молодыми. Этот камень называют „Грааль“».


Я был поражен этой странной и захватывающей образностью, и в моем мозгу занозой 
засел вопрос: почему в «Смерти Артура» Грааль назван сосудом, а в созданном 
гораздо раньше «Парсифале» он недвусмысленно описывается как камень? В чем тут 
дело?
Я продолжил свое расследование и узнал от одного специалиста по приключенческой 
литературе; что Мэлори «лишь приукрашивал то, чего не понимал» при написании 
«Смерти Артура». Эта тема была окончательно разработана в «Парсифале» Вольфрама 
и «Рассказе о Граале» Кретьена де Труа — произведениях, которые на двести лет 
старше «Смерти».
Подбодренный этой подсказкой, я принялся за незаконченную историю Кретьена и 
прочитал в ней следующее описание Грааля — первое в литературе (в сущности, и в 
истории). Как у Вольфрама и Мэлори, здесь драгоценный предмет тоже носила 
девица:


«Как только она вошла с граалем в руках, появилось такое яркое свечение, что 
свечи утратили свой свет точно так — же, как звезды меркнут при восходе солнца 
и луны… Грааль… был из чистого золота [и] был украшен самыми разнообразными 
драгоценными камнями — самыми роскошными и дорогими и в море, и на земле».


Нигде в рукописи Кретьена, обнаружил я, не говорится четко, что Грааль был 
чашей или чашкой. Из контекста, однако, вытекало, что он видел его именно 
таковой. В нескольких местах он упоминает главного персонажа — «царя-рыбака», 
которому «подавали в Граале», и позже добавляет: «Ему подавали 
одну-единственную освященную облатку, приносимую в Граале, который поддерживает 
его жизнь в полном расцвете, настолько божественен этот Грааль». Позже я узнал, 
что само слово «Грааль» — это производное от старофранцузского «градаль» 
(латинского «градалис»), означавшего «широкий, с углублением сосуд, в котором 
подается изысканная пища». В разговорной речи времен Кретьена «грададь» часто 
произносилось как «греаль». В более же недавние времена слова «гразаль», 
«гразо» и «гриаль» использовались в южных районах Франции для обозначения 
разного рода тары.
Таково происхождение представления Мэлори о священном предмете как о сосуде. 
Кроме упоминания «освященной облатки» Кретьен не дает никакой иной 
недвусмысленной связи с христианством (не делает этого даже в виде понятия 
Грааля как «священной вещи», которое легко могло быть подсказано как Ветхим, 
так и Новым Заветом). Подобно Вольфраму французский поэт не упоминает кровь 
Христа вовсе и уж определенно не намекает на то, что реликвия служила для ее 
хранения.
Выходит, что образ «святой крови», связанный с Граалем в народной культуре, был 
лишь лоском, добавленным более поздними авторами, — расширявшим, но и в 
какой-то степени затемнявшим изначальную тему. Углубившись еще немного в этот 
предмет, я смог убедиться в том, что этот процесс «христианизации» 
спонсировался монашеским орденом цистерцианцев. В свою очередь, цистерцианцы 
находились под большим влиянием одного человека — Святого Бернара Клервоского,