— Хагос, все так изменилось в Аксуме после изгнания правительственных войск. 
Никак не могу понять, в чем дело, но здесь царит совершенно другая атмосфера.
— Это потому, что никто уже не боится, — подумав, ответил представитель НФОТ.
— Даже бомбежек и воздушных налетов?
— Конечно, мы их боимся, но скорее из досады, нежели из страха. К тому же мы 
находим способы избежать их. В прошлом, когда режим еще держался здесь, мы не 
могли избежать жестокости местных гарнизонов, пыток, случайных арестов. Этот 
ужас слишком долго подавлял нас. Когда же мы преодолели страх, знаете что 
случилось?
— Нет, а что?
— Мы обнаружили, что этот страх нагоняют соломенные чучела и что свободу нужно 
лишь взять в свои руки.
Мы подошли к саду стел. Прохаживаясь среди огромных монолитов, я поражался 
искусству и умению забытой культуры, создавшей их. И вспомнил, как в 1983 году 
монах-хранитель говорил мне, что их устанавливали с помощью ковчега — «ковчегом 
и небесным огнем».
В то время я еще не понимал, как следует воспринимать слова старика. Сейчас же, 
после всего, что узнал, я уже понимал, что он мог говорить правду. За свою 
историю священная реликвия совершила немало замечательных чудес, так что подъем 
нескольких сотен тонн камня не составил бы для нее особого труда.




ЧУДО, СТАВШЕЕ РЕАЛЬНОСТЬЮ


В четыре вечера в домик для гостей пришел отец Хагоса, сообщивший, что помощник 
главного священника примет нас. Он добавил, что по протоколу не сможет 
сопровождать нас на встречу, и подробно объяснил, куда мы должны явиться.
Мы с Хагосом пошли в церковь Святой Марии Сионской и вошли в лабиринт жилых 
помещений в задней части огороженного участка. Пройдя под низкой аркой, мы 
оказались перед дверью, постучали и были впущены в сад, где на скамейке сидел 
старий в черных одеждах.
При нашем приближении он шепотом отдал какую-то команду. Хагос повернулся ко 
мне и сказал:
— Вы должны остановиться здесь. Я буду говорить от вашего имени.
Начался серьезный разговор. Следя за ним на расстоянии, я чувствовал себя… 
беспомощным, парализованным, ничтожным, неполноценным. И размышлял, не следует 
ли мне броситься к старцу, чтобы взахлеб изложить свое дело. Но все же понимал, 
что мои страстные просьбы, какими бы прочувствованными они ни были, не будут 
услышаны ушами, которые прислушиваются лишь к ритмам традиции.
Наконец Хагос вернулся ко мне и объяснил:

— Я рассказал помощнику все. Он сказал, что не станет с вами разговаривать. Он 
сказал, что по такому важному вопросу, как ковчег, уполномочены говорить только
Небураэд
и монах-хранитель.


— Значит ли это, что
Небураэд
еще не вернулся?

— Еще нет. Верно. Но у меня хорошие новости. Помощник разрешает вам поговорить 
с хранителем.
Через несколько минут, пройдя по лабиринту пыльных тропинок, мы подошли к 
церкви Святой Марии Сионской. Обойдя ее, мы оказались перед металлической 
оградой, окружавшей часовню святилища. На какое-то мгновение я задержался, 
глядя сквозь решетку, мысленно рассчитывая, что секунд за десять я перевалю 
через ограждение и подбегу к запертой двери здания.
Ради шутки я рассказал о своих мыслях Хагосу, который наградил меня взглядом, 
полным ужаса.
— Даже не думайте об этом, — предостерег он и показал рукой за спину, на 
церковь Святой Марии Сионской, где слонялись без дела с десяток высоких молодых 
дьяконов. — Вас уважают как иностранца. Но если вы совершите такое кощунство, 
вас обязательно убьют.
— Где, вы думаете, хранитель? — спросил я.
— Он внутри. Присоединится к нам, как только будет готов.
Мы терпеливо ждали, пока солнце не опустилось. В сгущающихся сумерках наконец 
появился хранитель — высокий, мощно сложенный мужчина лет на двадцать моложе 
своего предшественника. И как у предшественника, его глаза были покрыты 
катарактами, и как предшественник, он был в плотном одеянии, сильно пахнувшем 
ладаном.
Он явно не собирался пригласить нас внутрь. Вместо этого он подошел к решетке и 
пожал наши руки через нее.
Я поинтересовался, как его зовут.
Он ответил скрипучим голосом:
— Гебр Микайл.