Персидском заливе в конце концов разразилась война, что американские 
бомбардировщики сделали за ночь сотни самолето-вылетов на Багдад, причинив 
огромные разрушения. Иракские же ВВС вроде бы не смогли поднять в воздух ни 
одного истребителя.
— Похоже, что все уже кончено, — с удовлетворением в голосе прокомментировал 
это сообщение Эд.
— Сомневаюсь в этом, — сказал Хагос. — Подождем и увидим.
Мы помолчали некоторое время, слушая новые сообщения, пока Тесфайе вел джип по 
крутой дороге к вершине холма. Небо все еще оставалось почти полностью темным, 
и водитель, наверное, еще мысленно видел оставленные позади наслаждения, так 
как однажды он едва не перевернул машину, а в другой раз чуть не свалился в 
пропасть с края небольшого утеса.
Мы с Эдом и Хагосом правильно поняли этот намек и поспешили выбраться из машины.
 Оставив Тесфайе развлекаться с маскировочной сеткой, мы пешком поднялись на 
вершину.
То была короткая прогулка по старому полю боя.
— Здесь укрепились остатки аксумского гарнизона, когда мы отвоевали у них город,
 — сообщил Хагос. — Это были крутые парни из семнадцатой дивизии, но через 
восемь часов мы разбили их окончательно.
Вокруг было множество разбитых армейских грузовиков, сожженных 
бронетранспортеров и подбитых танков. Всходило солнце, и под ногами я разглядел 
массу неиспользованных боеприпасов. Повсюду валялись стреляные гильзы и осколки 
шрапнели. Было там и несколько восьмидесятимиллиметровых минометных снарядов, 
проржавевших, но не разорвавшихся, о которых никто не позаботился.
В конце концов мы добрались до вершины, увенчанной разбитым и почерневшим 
остовом барака. И вот я стою под малиновым утренним небом и мрачно взираю на 
раскинувшийся внизу город.
За моей спиной возвышались развалины здания. Его гофрированная алюминиевая 
крыша, частично оставшаяся неповрежденной, жутко скрипела и визжала под 
холодным утренним ветром. На земле под моими ногами валялась солдатская каска, 
разбитая на уровне брови неизвестным снарядом. Чуть дальше, в воронке, виднелся 
полусгнивший солдатский ботинок.
Стало заметно светлее, и далеко внизу я разглядел сад в центре Аксума, где 
находилась основная масса гигантских стел. Дальше за пустынной площадью, в 
изолированном месте возвышались зубчатые стены и башни великолепной церкви 
Святой Марии Сионской. А рядом с этим внушительным зданием стояла, окруженная 
колючей проволокой, приземистая серая гранитная часовня без окон, с куполом 
зеленой меди. Это и есть святилище ковчега, близкое и одновременно далекое, 
доступное и одновременно недоступное. В нем покоится ответ на все мои вопросы, 
подтверждение или опровержение всей моей работы. И я взирал на нее с жаждой и 
уважением, с надеждой и волнением, с нетерпением и одновременно с 
неуверенностью.




СОЛОМЕННЫЕ ЧУЧЕЛА


К завтраку мы вернулись в домик для гостей. И сидели там первую четверть дня в 
окружении необычно хмурых и задумчивых тиграи, пришедших послушать новости по 
хрипящему приемничку Эда, которые Хагос старательно переводил им. Оглядывая их 
лица — юные и старческие, красивые и обыкновенные, — я был поражен острым 
интересом этих людей к далекой войне. Может быть, она отвлекала от своего, 
домашнего конфликта, убившего или искалечившего стольких жителей этого 
маленького городка. Может быть, она пробуждала сочувствие при мысли о жестоких 
бомбежках, которым подвергались другие.
Воспринимая нюансы этой сцены, я сообразил, что подобная свобода собраний была 
совершенно не возможна для запуганных горожан в то время, когда Аксум еще 
находился под контролем эфиопского режима. И мне казалось, что — пусть даже 
здесь царила страшная бедность, были закрыты школы, люди не могли открыто 
передвигаться из страха перед воздушными налетами, крестьяне почти не 
распахивали своих полей и всем грозил голод — дела здесь шли лучше, гораздо 
лучше, чем прежде.
Около одиннадцати, после завершения плана съемок Эда на этот день, мы с Хагосом 
вышли на прогулку в город в сторону парка стел. В одном месте мы прошли мимо 
живописного настенного панно НФОТ, в котором президент Менгисту был изображен в 
виде кровожадного демона с запятнанной кровью свастикой на фуражке и цепочками 
вооруженных солдат, выходящими из его рта. Шестерка МИГов кружила вокруг его 
головы, его окружали танки и пушки. Подпись на тигринья гласила: «Мы никогда не 
встанем на колени перед диктатором Менгисту».

Мы шагали по усеянным выбоинами улицам Аксума мимо небогатых рыночных прилавков 
и пустых магазинов, среди простеньких домов, навстречу струившемуся потоку 
пешеходов — монахов и монахинь, священников, уличных мальчишек, величественных 
старцев, крестьян, горожан, женщин с большими глиняными кувшинами с водой, 
группок подростков, старавшихся, как их сверстники в других странах, выглядеть 
стильными. И мне подумалось:
еще несколько лет назад я благосклонно взирал бы на то, как правительство 
переселяет всех этих людей на новые места.