контролируемые ими районы десятки иностранцев, ни причиняя никому никакого 
вреда. И все же опасался, что меня могут ждать серьезные неприятности. Почему?
Да ротому, что у меня установились тесные связи с эфиопским режимом в период с 
1983 по 1989 год. В конце 1982 года я оставил журналистику и основал 
издательскую фирму для опубликования книг и документов для самой широкой 
клиентуры, в том числе для ряда африканских правительств. Одной из первых я 
заключил сделку с эфиопской Комиссией по туризму. Именно она, как рассказано 
выше, привела меня впервые в Аксум еще в 1983 году.
В результате появилось богато иллюстрированное подарочное издание, которое 
понравилось руководителям эфиопского правительства и обеспечило заказы на 
несколько похожих публикаций. В ходе работы над ними я познакомился со многими 
могущественными людьми — идеологическим руководителем Шимелисом Мазенгией, 
другими членами Политбюро и Центрального Комитета Берхану Байи и Кассой Кебеде, 
а главное с эфиопским так называемым «красным императором» — президентом 
Менгисту Хайле Мариамом, силовиком, захватившим власть в стране в середине 70-х 
годов и пользовавшимся репутацией безжалостного гонителя инакомыслия, не 
имевшего себе равных во всей Африке.
В определенном смысле, когда тесно общаешься с людьми, то начинаешь видеть вещи 
их глазами. Это случилось и со мной в 80-е годы, и ко второй половине 
десятилетия я стал одним из самых горячих сторонников эфиопского правительства. 
Хотя я никогда не одобрял развязанных правительством репрессий в стране, я 
сумел убедить себя в том, что его меры и инициативы оправданны. Среди них и 
политика переселения, которая начала проводиться в 1984–1985 годах с целью 
перемещения более миллиона крестьян из пораженной голодом провинции Тиграи 
(тогда еще находившейся под контролем правительства) на неосвоенные земли на 
юге и западе страны. В то время я был убежден в необходимости этого, так как 
обширные районы севера страны стали «необитаемыми пустошами на грани 
бесповоротного экологического краха». Политические же руководители НФОТ 
рассматривали переселение в совершенно ином свете, видя в нем серьезную угрозу 
восстанию, которое в то время они отчаянно пытались расширить. Реальная цель 
«зловещей» политики — по их мнению — заключалась в том, чтобы лишить их 
жизненно необходимой массовой поддержки в их родной области (поскольку 
переселение каждого крестьянина из провинции Тиграи означало уменьшение числа 
потенциальных рекрутов для Фронта).



Поддерживая переселение — а я делал это публично и несколько раз, — я явно и 
прямо выступал против интересов НФОТ. Кроме того, я тесно связал себя с 
эфиопским правительством и в других вопросах. После ряда встреч с президентом 
Менгисту, меня, например, попросили рассказать о нем по всемирной сети Би-Би-Си.
 Этот рассказ, прошедший в эфир в 1988 Году, выставил президента в гораздо 
более благоприятном свете, чем он того заслуживал по мнению многих. Я же 
выступил с искренним изложением своей точки зрения, поскольку близко узнал 
этого человека и понял, что его характер отличается гораздо большей глубиной и 
утонченностью, чем о нем думали. В результате же я стал крайне непопулярным в 
глазах массы его критиков и дал НФОТ новый повод считать, что я твердо выступаю 
на стороне правительства.
Наконец, в 1988 году и в начале 1989 года мои отношения с режимом Аддис-Абебы 
обрели новое измерение. В ряде необычных путешествий на протяжении года с 
лишним я перевозил послания из Эфиопии в Сомали и обратно. В Сомали правил 
другой диктатор — Мохаммед Сиад Барре, с которым я тоже был дружен. Цель моих 
поездок состояла в содействии укреплению дипломатических отношений между двумя 
странами, а моя роль заключалась в том, чтобы заверить каждого главу 
государства в серьезности намерения другого вести переговоры до конца и 
впоследствии уважать соответствующий договор.
В то время я считал, что выполняю почетную, достойную и благую работу. Кроме 
того, мне льстила роль «честного посредника» между такими могущественными и 
опасными оппонентами, как Менгисту и Барре. Такие психологические побуждения 
помешали мне увидеть, так сказать, изнанку моей деятельности: насколько тесные 
личные отношения, которые я вынужден был развивать с этими двумя жестокими и 
расчетливыми людьми, могли испортить мой собственный характер. Старая мудрость 
гласит, что собирающийся поужинать с дьяволом должен приготовить длинную ложку. 
В самый разгар моей любительской челночной дипломатии в 1988–1989 годах я 
ужинал с двумя дьяволами и, к сожалению, вовсе не пользовался ложкой.
Вышел ли я запятнанным из этой истории? Честно говоря, ответ может быть только 
утвердительным. Я определенно запятнал себя. Могу добавить, что теперь сожалею 
о своих делах и, повторись все сначала, не дал бы лести и личным амбициям 
завлечь себя в столь грешную компанию.
Но теперь мне ничего не оставалось, как мириться с последствиями собственных 
ошибок. Одно из таких последствий заключалось в том, что подписанное в 
результате эфиопско-сомалийских переговоров, в которых я сыграл свою роль, 
соглашение обязывало каждую сторону прекратить оказание финансовой помощи и 
поставки оружия повстанческим силам другой стороны. Оно, естественно, затронуло 
интересы НФОТ, который на протяжении нескольких лет создал мощную тыловую 
структуру в сомалийской столице Могадишо. То есть я лишний раз зарекомендовал 
себя противником дела повстанцев Тиграи и другом диктатора Менгисту Хайле 
Мариама, которого они считали воплощением зла.
Таков был фон, на котором я с немалым волнением попытался прозондировать почву 
в представительстве НФОТ в Лондоне в ноябре 1990 года. Я был почти уверен, что