таботы
по всей стране были точными копиями священного и неприкосновенного оригинала.

Эти копии имели, однако, большое значение. В самом деле они были в высшей 
степени важны. Символические во многих отношениях, они были, как мне объяснили, 
полным воплощением неуловимого понятия святости. Во время нашей беседы в Кебран 
Гэбриэл Абба Хайле Мари-ам старательно объяснил мне:

— Именно ради
таботов,
а не церквей приходят посвященные: без
табота
в ее сердце, в святая святых церковь — лишь пустая скорлупа, мертвое здание, не 
более и не менее значимое, чем любое другое.





ЧЕРНЫЕ ЕВРЕИ ЭФИОПИИ



Завершив работу в островных монастырях, мы вернулись в Бахр-Дар, а затем 
отправились на север вдоль восточного берега озера Тана в город Гондэр, 
основанный в XVII веке Фасилидасом — тем самым императором, который заново 
отстроил церковь Святой Марии Сионской в Аксуме. Во время путешествия я 
продолжал размышлять о традиции
таботов, о
которой только что узнал.


По крайней мере — помню, думал я — занимательно и странно то, что эфиопские 
христиане приписывают такое большое значение ковчегу завета, что считают 
необходимым иметь его копии в каждой из своих церквей. В конце концов, ковчег 
был
дохристианской
реликвией и не имел ничего общего с учением Иисуса. Так что же тогда здесь 
происходит?

Я неизбежно снова начал задаваться вопросом об обоснованности утверждений 
жителей Аксума относительно царицы Савской, царя Соломона и их сына Менелика. 
Быть может, в конечном счете есть какое-то основание для этих легенд? Наличие в 
стране туземных черных евреев, происхождение которых представляется окутанным 
тайной, также интригует, и два факта могут быть, как мне казалось, связаны друг 
с другом. Поэтому я предвкушал много интересного от посещения поселков фалашей, 
которые, мы уже знали, будут все чаще попадаться нам на следующем отрезке 
нашего путешествия.
Перед тем как мы покинули Гондэр, местный начальник предостерег нас, чтобы мы 
ни в коем случае не пытались расспрашивать и фотографировать эфиопских евреев. 
Я был страшно расстроен этим обстоятельством и еще более раздосадован, когда 
наш переводчик и официальный гид объяснил причину запрета. С самым серьезным 
выражением лица он сказал мне:
— В этом году позиция нашего правительства заключается в том, что фалашей 
просто нет. Если же их нет, тогда вы, понятное дело, не можете беседовать с 
ними и фотографировать их… Возникнет противоречие.
Менее чем через десять минут пути от города я заметил звезду Давида над одной 
хижиной в маленькой деревушке у дороги.
— Послушай, Балча, — обратился я к переводчику, — это ведь дом фалаша?
Балча — умный, чуткий, высокообразованный человек, который провел несколько лет 
в США. Он был прекрасно подготовлен для государственной службы. Его явно 
раздражали особенно безумные распоряжения бюрократов из Аддис-Абебы, как и 
официальная секретность в целом. Хотя мы уже проехали деревню фалашей, я 
попытался убедить его вернуться.
В замешательстве он искоса взглянул на меня.
— Все действительно сложно. Вечером мы не знаем, что еще придумают наши боссы 
утром… В прошлом году я привез канадскую киногруппу в эту самую деревню. Их 
интересовали евреи, и у них были все необходимые официальные разрешения и все 
такое. Ну, они там осмотрелись, задали кучу наводящих вопросов о религиозной 
свободе, политических преследованиях и т. п., и все это мне пришлось переводить.
 Позже меня арестовала полиция безопасности и бросила в тюрьму на несколько 
недель по обвинению в предоставлении материалов для антиправительственной 
пропаганды. Вы хотите, чтобы все это повторилось?
— Нет, конечно. Но я уверен, что не возникнет никаких проблем. Я хочу сказать, 
что мы здесь работаем на правительство и стараемся подготовить достойную книгу 
о людях и культуре вашей страны. В этом вся разница.
— Не совсем так. В прошлом году, когда я приехал сюда с киносъемочной группой, 
официально фалаши существовали — правительство не отрицало их присутствия, а я 
все равно оказался в тюрьме. В этом году уже нет евреев у нас в Эфиопии, так 
что стоит мне только привезти вас в одну из их деревень, и я окажусь в большой