насыпь футов в пять шириной окружала спокойные, поблескивающие воды, и на 
каждом квадратном дюйме насыпи стояли настороженные, словно ожидавшие какого-то 
события люди, а поднявшееся уже солнце высвечивало их отражения в воде.
Из задней стены замка выступал балкон, и вот на него в облаке фимиама вышла 
группа священников, одетых в великолепные зелено-красные мантии. Из толпы 
раздались громкие крики, начался короткий ритуал, который (как я узнал позже) 
призван был благословить и освятить воды. Потом с поразительной поспешностью — 
и явно не обращая внимания, на утреннюю прохладу — люди принялись прыгать в 
озеро. Одни — полностью одетые, другие — полностью раздетые. В одном месте 
молодая женщина с роскошной грудью окунула в воду своего голого ребенка и тут 
же выхватила его, кашлявшего и отплевывавшегося, в фонтане брызг. В другом 
месте худой, согбенный и немощный старик неловко вошел в воду по грудь. В 
третьем плавала и резвилась группа подростков. Дальше матрона средних лет, 
обнаженная по пояс, стегала свою спину и плечи мокрой веткой… Тем временем из 
лагеря перед замком послышался возбужденный рев толпы, когда тысячи людей 
влились во всеобщую толчею, брызгаясь и ныряя, — окунаясь и шаля.

Я спустился с ограды, дававшей хороший обзор, и поспешил к передней части 
лагеря, надеясь воспользоваться всеобщим весельем, чтобы снова проникнуть в 
замок.
Таботат
не находились в помещении, где я провел большую часть ночи, напевая, танцуя и 
раскачиваясь. Тогда где они? И что будет дальше?

Не замеченный дошедшей почти до истерии толпой, я пересек мост над рвом, 
распахнул дверь и вошел. Пол большой комнаты все еще был усыпан травой, а его 
стены почернели от дыма свечей. Было уже около 7 часов утра, и яркий солнечный 
свет захватил врасплох группу дьяконов. Напротив меня, из дверного проема, 
прикрытого завесой, вышел священник. Он насмешливо взглянул на меня, потом 
улыбнулся вроде бы в виде приветствия.
Я подошел к нему и показал жестом, что хотел бы пройти за занавес. Священник 
красноречиво покачал головой.

— Нет, — прошептал он на английском. — Нет. Это невозможно. Там
табот.

И он снова скрылся за занавесью, за которой, как мне показалось, слышались 
какие-то движения и шаги.
Я позвал, надеясь привлечь внимание какого-нибудь начальства, но не дождался 
ответа. Затем нагло прикоснулся рукой к занавеси и попытался отвести ее в 
сторону. В то же мгновение трое стоявших, за моей спиной дьяконов подскочили ко 
мне, схватили за руки и повалили на пол, нанеся мне немало ушибов.
Я ругался и сопротивлялся, ничего не соображая, сознавая только, что ошеломлен 
и шокирован: всего лишь несколько часов назад я чувствовал себя здесь как дома, 
и вот меня уже избивают. С большим трудом я стряхнул с себя напавших и поднялся 
на ноги. Это было неправильно истолковано как еще одна попытка проникнуть за 
занавесь, и меня снова принялись волтузить, а дверной проем заблокировали еще 
несколько дьяконов.
— Туда нельзя, — предостерег один из них, указывая на помещение за занавесью. — 
Туда входят только священники. — Он погрозил мне пальцем и добавил: — Вы очень 
плохой человек.

Затем меня бесцеремонно вытолкали за дверь замка и грубо бросили на узкий мост 
на глазах у многотысячной толпы, и я подумал: если мне так попало лишь за 
попытку войти в помещение, где-находились какие-то
таботат,
то что со мной произойдет в Аксуме, когда я попытаюсь взглянуть на сам ковчег?

Я пересек мост, протиснулся сквозь толпу и остановился на свободной от людей 
полоске земли, все еще дрожа оттого, что мою кровеносную систему заполнил 
адреналин. Осмотревшись, я заметил, что озеро все еще заполняли плещущиеся и 
кричащие люди. Большинство из них уже выбрались из воды, собрались на 
просторных лужайках перед замком и стояли, вытянув шеи. Люди были возбуждены, 
но, как ни странно, молчаливы.

Вскоре в дверях замка появились семь тщательно одетых священников с завернутыми 
в ткань
таботат
на головах. Неспешно и осторожно они вступили на мост, перешли его, 
сопровождаемые другими священниками с ритуальными зонтиками. В это мгновение 
толпа издала громкий общий вздох благоговения и набожности, за которым 
последовали уже знакомое подвывание женщин и шарканье ног, когда люди начали 
отступать назад, чтобы открыть путь
таботат.

Утро тянулось медленно, и одновременно с подъемом солнца к зениту я следовал за 
процессией по улицам Гондэра до главной городской — площади. Там вновь был 
инсценирован танец Давида перед ковчегом под крики и звуки тамбуринов и цимбал, 
труб, систров и струнных инструментов.