чтобы рассмотреть вблизи происходящее там, но меня тут же жестами выгнали 
обратно на внешнюю галерею. В тот же момент дьяконы прекратили петь, барабан 
замолк, и на какой-то момент наступила абсолютная тишина.


Я кожей чувствовал почти ощутимую атмосферу неизбежности, как если бы в 
грозовой туче накапливался огромный заряд молнии. Началось всеобщее волнение и 
движение, люди суетливо задвигались во всех направлениях. В то же мгновение 
один улыбающийся священник твердо взял меня за руку и вывел из
кеддеста
через
кене махлет
к главной двери церкви, где я и остался, мигая под ярким послеполуденным 
солнцем, пораженный быстрой сменой настроения.


Уже без того огромная толпа разбухла до неимоверных размеров и полностью 
заполнила обширную территорию вокруг Медхане Алем, да и дорогу, насколько было 
видно. Мужчины и женщины, маленькие дети, глубокие старики, калеки, явно 
больные и умирающие, смеющиеся, счастливые, здоровые люди — здесь, казалось, 
собралась половина населения Эфиопии. Многие держали какие-то музыкальные 
инструменты: цимбалы, трубы, флейты, скрипки, лиры и библейские арфы., Через 
несколько минут после моего выдворения из церкви появилась группа роскошно 
одетых священников. Это были те, кого я видел в облаках фимиама перед закрытой 
завесой алтаря, но теперь один из них — стройный, бородатый, с тонкими чертами 
лица и горящим взглядом — нес на голове
табот,
обернутый в дорогую красно-золотую парчу.


Толпа тут же разразилась криками и топанием ног, женщины издавали пронзительные 
завывания — нарастающее сотрясение воздуха, которое, как я знал, не один ученый 
связывал с «определенными музыкальными выражениями в древнееврейском 
богослужении (еврейское
«халлел»,
эфиопское
«эллел»)…
ликование, выражаемое многократным повторением слова
«эллел»
в виде
«эллеллэл-эллэллелл»
и т. д. Само слово «аллилуйя», возможно, означает «петь
халлел,
или
эллел,
Иегове».

Постояв несколько минут в дверях церкви, пока нарастало возбуждение толпы, 
священники повернули и обошли всю внешнюю галерею, прежде чем спуститься по 
ступенькам на землю. Как только их ноги коснулись земли, толпа расступилась 
перед ними, образовав проход, по которому они могли проследовать, а крики, 
завывания труб, свист флейт, бренчанье лир и звон бубнов достигли предела, 
оглушили и наполнили разум изумлением.
Я старался следовать по пятам за группой священников, как бы затягиваемый их 
турбулентным следом. И хотя по сторонам стояли сотни людей, хотя многие уже 
успели опьянеть от пива из проса или от суматохи, хотя меня постоянно толкали и 
не раз чуть ли не сбивали с ног, я и на секунду не почувствовал страха или 
тревоги.

То втягиваясь, как в воронку, в узкие переулки, то разливаясь на открытых 
площадках, иногда быстрее, иногда медленнее, постоянно сопровождаемые музыкой и 
пением, мы продвигались по древнему городу. И я старался не спускать глаз с 
красно-золотой упаковки
табота,
оказавшегося уже довольно далеко впереди меня. На какое-то время, когда в 
процессию из боковой улицы влилась новая толпа, я полностью потерял из виду 
священный предмет. Встав на цыпочки и вытянув шею, я все же углядел его и 
поспешил вперед. Полный решимости не отставать от него, я забрался за заросший 
травой вал, припустил вперед, обогнав плотную группу из двухсот-трехсот человек,
 проскочил мимо священников и соскользнул вниз на дорогу ярдах в двадцати 
впереди них.


Здесь я понял, почему толпа то останавливалась, то снова пускалась в путь. 
Впереди
талбота
оказалось несколько импровизированных трупп танцоров — как смешанных, так и 
состоящих только из мужчин или только из женщин, одетых в повседневную рабочую 
или в церковную одежду. В центре каждой такой группы находился барабанщик с
кэбэро