Пытались активизироваться враждебные советской власти элементы в городе и 
деревне.

Коммунистическая партия предупреждала трудящихся нашей страны против 
самоуспокоенности, благодушия, призывала народ к бдительности, подчеркивала, 
что неверно было бы думать, будто у нас нет уже классовых врагов.

Чкалов в те трудные для него дни с особой силой почувствовал всю правоту и 
своевременность этих призывов партии. Многое из того, о чем он только смутно 
догадывался, становилось ему ясным.

О том, насколько тяжело было Чкалову в Брянской авиационной части, можно судить 
по его письму жене:

«Летаю мало и не хочу. Какая-то апатия. (Как это не похоже на Валерия 
Чкалова! – М. В.) Машины очень плохо сделаны, и приходится летать с опаской. 
Так что никакого удовлетворения не получаешь, а только расстраиваешься».


* * *

15 августа 1928 года Чкалов летел из Гомеля в Брянск. Был пасмурный, почти 
совсем осенний день, тяжелые облака давили самолет к земле.

Пользуясь возможностью потренироваться на малых высотах вдали от «бдительного 
ока» начальства, Чкалов нырнул под телеграфные провода. За сеткой мелкого дождя 
он не заметил низко нависших рядов проволоки и сломал машину. Эта авария сильно 
огорчила его. «Вчера подломал самолет, – писал он Ольге Эразмовне, – страшно 
неприятно, хотя и пустяки сломал, но все-таки… За шесть лет не было поломок, а 
тут вот появилась. Объясняю плохим душевным состоянием».

Комиссия, расследовавшая причины аварии, установила: «Врезался в провода. 
Повреждение: поломка самолета. Заключение: виновен летчик». И эта случайная 
авария была раздута чуть ли не до размеров тягчайшего преступления.

Сохранился интересный документ – пилотское свидетельство Чкалова за первый 
период его летной жизни.

Из свидетельства видно, что за все время это была у него одна-единственная 
авария по своей вине. И все же его отдали под суд.

Чкалов сознавал, что он совершил нелепую ошибку, сам дал козыри в руки своих 
недоброжелателей. Будущее рисовалось ему в мрачных красках. Однако в письмах к 
жене он старался быть одержанным. Ольга Эразмовна не должна была знать, как ему 
трудно. Она кормила сына, и Валерий Павлович не хотел ее волновать. Но Ольга 
Эразмовна между строк читала: с мужем что-то происходит, у него не все 
благополучно. И она настойчиво просила писать откровенно.

А Чкалова продолжали травить все бесцеремоннее. Ему вспоминали его старые 
«грехи», приписывали новые.

Осенью и в начале зимы он находился в подавленном состоянии. Из его жизни ушла 
радость творческих полетов. В конце концов он не устоял перед желанием 
поделиться своими переживаниями с близким человеком. С горечью писал он Ольге 
Эразмовне: «…Так как мои полеты выделяются из других, то это нужно как-то 
отметить. И вот это отмечают, как „воздушное хулиганство“…»

Но Чкалов не падал духом окончательно. Слишком сильна была в нем уверенность, 
что он правильно выбрал свой путь.

«Как истребитель я был прав и буду впоследствии еще больше прав, – заявлял он.
 – Я должен быть всегда готов к будущим боям и к тому, чтобы только самому 
сбивать неприятеля, а не быть сбитым. Для этого нужно себя натренировать и 
закалить в себе уверенность, что я буду победителем. Победителем будет только 
тот, кто с уверенностью идет в бой. Я признаю только такого бойца бойцом, 
который, несмотря на верную смерть, для спасения других людей пожертвует своей 
жизнью. И если нужно будет Союзу, то я в любой момент могу это сделать…»

Это не были просто слова, написанные в минуту душевного смятения. В дальнейшем 
Валерий Павлович на деле доказал их силу и глубину.

Между тем Чкалова ожидали еще худшие испытания. За поломку самолета суд 
приговорил его к году тюремного заключения. Молодой темпераментный летчик много 
передумал и пережил в камере Брянского исправительного дома. Да, были ошибки, 
он не отрицал, были. Увлекаясь полетами, он забывал обо всем на свете и, 
случалось, нарушал устав. Но он никогда не был «воздушным лихачом». Свою 
профессию он любил страстно, мечтал в совершенстве овладеть летным искусством, 
чтобы героически служить Родине.

В камере – тяжелая, гнетущая тоска. Можно спать, лежать, сидеть, ходить – и