– Со льдины радируют, что пока всё в порядке…

Завтра – тринадцатое число, «невезучее», как говорит поверье. В то время многие 
лётчики верили в приметы. Они не брились в день отлёта, не фотографировались 
перед стартом, возвращались домой, если дорогу на аэродром перебегала чёрная 
кошка. И, конечно, старались не лететь тринадцатого. «Чертовой дюжины» боялись. 
И сейчас в городах некоторых капиталистических стран нет домов номер тринадцать,
 в отелях вслед за двенадцатой комнатой сразу четырнадцатая…

Что касается меня, то мне почему-то всегда особенно везло в это «невезучее» 
число или только так мне казалось. Во всяком случае, я готов был лететь 
тринадцатого апреля 1934 года в лагерь челюскинцев, если… если только позволит 
погода. А она-то и заставляла волноваться.

Люди в Ванкареме прислушивались, не начинает ли завывать ветер. Они с опаской 
посматривали в небо. Сквозь туманную дымку еле просвечивали зеленоватые звёзды. 
Стоял такой крепкий мороз, что снег под ногами хрустел, как битое стекло.

Челюскинцы, доставленные на материк, тревожились за судьбу своих товарищей, ещё 
находившихся на льдине. Они знали, что те тоже не спят, пристально вглядываются 
в чёрную даль, привычным слухом ловят каждый скрип льда, каждый вздох 
неспокойной арктической ночи. Шестеро ждут не дождутся ещё позднего, 
по-северному неяркого рассвета. Не затмит ли его пурга? Смогут ли подняться в 
воздух самолёты? Не помешает ли шторм, готовый вот-вот нагрянуть в этот район 
Ледовитого океана? Вдруг начнётся торошение? Сколько раз, когда дули штормовые 
ветры и льдины под вой и грохот налезали одна на другую, образуя высокие хребты,
 челюскинцы бросались перетаскивать ящики, а то и палатки, перекатывать на 
безопасное место бочки. Пятнадцать раз подвижка льдов ломала ледяные 
«аэродромы», и их заново сооружали в других местах. Хорошо, что на льдине был 
большой, дружный коллектив, но и ему приходилось туго, когда наступало сильное 
сжатие льдов. А теперь там только шесть человек! Что они смогут сделать, если 
поломает взлётно-посадочную полосу? Другой им не соорудить. Что же будет с 
оставшейся шестёркой? Оставшимся пришлось бы сбрасывать продукты. Шлюпка, радио 
у них есть. Если образуются большие разводья, они смогут плавать, а ледокол их 
подберёт.

Вот о чём думали в Ванкареме в ночь на тринадцатое. Утро над морем стояло 
туманное. Туман рассеялся к полудню. И тогда Каманин, Молоков и я вылетели 
звеном на трёх одинаковых машинах «Р-5».

Не успели наши самолёты сесть, а радист Кренкель, оказывается, уже передавал 
последнюю радиограмму в Москву:





«Прилетели три самолёта. Сели благополучно, снимаем радио, сейчас покидаем 
лагерь Шмидта. К передаче ничего не имею. Прекращаю действие радиостанции».




На льдине было восемь ездовых псов. Разве можно было оставить на льдине собак – 
лучших друзей человека, просто незаменимых на Севере! Их погрузили в фанерные 
футляры для парашютов, привязанные под крылья самолёта Каманина. В таких вот 
цилиндрических футлярах Молоков перевозил накануне людей. Он ухитрялся на «Р-5» 
брать шесть челюскинцев за один раз. Четырёх Молоков втискивал в кабину, двух, 
самых смелых, засовывал в парашютные футляры. Они чувствовали себя в них 
неплохо, а некоторые даже пели в полёте. В свой последний рейс Каманин взял 
боцмана Загорского. Молоков посадил капитана Воронина и коменданта ледяного 
аэродрома комсомольца Сашу Погосова. Я пригласил в машину радистов – Эрнеста 
Кренкеля и Серафима Иванова, заместителя начальника экспедиции Алексея Боброва.

Что же, можно и вылетать… Вдруг вижу, что-то чёрное виднеется из-под снега. 
Толкнул ногой – два чемодана. Решил взять. «Найдутся хозяева, – подумал я, – 
спасибо скажут». В самую последнюю минуту заметил связку тёплого белья. 
Погрузил и бельё. Оказалось, в ней было сто пар. Не оставлять – так ничего не 
оставлять.

Кренкель попросил меня сделать прощальный круг над льдиной. Он с грустью 
смотрел вниз и почему-то морщился.

Нас вышло встречать всё население Ванкарема – местное и приезжее – чукчи и 
челюскинцы…

Самолёты сняли с льдины последних пассажиров. Все бросились к ним, стали 
обнимать, целовать.

Выпустили собак. Они залились радостным лаем.