за люди. Одеты во всё меховое – значит, чукчи и, должно быть, не умеют читать 
по-русски. На всякий случай пишу записку: «Махните руками в сторону Ванкарема». 
Положил бумажку в футляр вымпела и сбросил его. Люди на земле прочли и дружно 
замахали руками в одном направлении, указывая мне путь на восток.

Люди в меховой одежде оказались первыми спасёнными челюскинцами, ехавшими из 
Ванкарема в Уэлен.

Не успел я сесть в Ванкареме, как сразу же решил лететь в лагерь Шмидта. 
Накануне Доронин уже побывал там и вывез двоих. «ПС-3» опять подвёл его: в 
конце взлёта отломалась стойка шасси. Стойку челюскинцы починили, но не очень 
крепко. Чтобы не перегружать машину, Доронин взял только двух пассажиров. Опять 
сломалась проклятая стойка. Одна лыжа повисла в воздухе. Доронин сумел посадить 
самолёт только на одну лыжу.

Перед стартом я разгрузил машину от всего лишнего, даже бортмеханика не взял с 
собой, чтобы захватить побольше челюскинцев. Обошёл со всех сторон свой 
«М-10-94».

– Ну, дружище, до сих пор ты меня не подводил. Не подкачай и в этом, решающем 
полёте!

От Хабаровска до Чукотки я пролетел больше пяти тысяч километров, но они не 
запомнились мне так, как короткий, в сто пятьдесят километров, перелёт из 
Ванкарема на дрейфующую льдину челюскинцев.

Он продолжался всего сорок минут.

– Увидишь на горизонте дым, – объяснили мне, – это в лагере жгут костры.

Я с таким напряжением смотрел вперёд, что уставшие глаза начали слезиться, 
горизонт становился мутным. Протру глаза и опять вглядываюсь в даль. Набегали 
клочья тумана. Несколько раз пар, подымающийся из полыньи, я принимал за дым 
сигнального костра, а тень от ледяных нагромождений – за жилища и людей.

Когда я увидел наконец громадный столб чёрного дыма, даже закричал «ура!» от 
радости.

Вот он, легендарный лагерь Шмидта! Между ледяными глыбами стоят маленькие 
палатки. В стороне лежат на снегу две шлюпки. На вышке развевается флаг. Он 
кажется особенно красным на белом снежном фоне.

Мотор самолёта пел победную песню. Долетел всё-таки! Нашёл льдину челюскинцев!

Через несколько минут я благополучно посадил машину на крохотную площадку. 
Хотелось смеяться, петь… Вылезаю и улыбаясь, кричу:

– Кто следующий? Прошу в самолёт!

Не выключая мотора, я взял на борт четырёх человек и пошёл на взлёт.

Во второй рейс из лагеря Шмидта у меня было три пассажира.

На полпути я заметил, что резко упала температура воды верхнего бачка. Дело 
плохо! Не теряя ни минуты, я стал набирать высоту. Это дало бы возможность, в 
случае если откажет мотор, спланировать как можно ближе к берегу. Мысленно я 
умолял мотор: «Поработай, дружок, ещё каких-нибудь десять минут – и тогда мы 
будем вне опасности!»

Великолепным самолётом был «М-10-94», отличным мотором советский «М-17». 
Волновался я напрасно. Вода не закипела, и мотор не остановился. Просто 
испортился термометр.

Я хотел вылететь в третий рейс, но меня не пустили – темнело.




«Невезучее» число


Ночью в Ванкареме никто не спал. Я ворочался с боку на бок в спальном мешке. 
Рядом на полу в такой же меховой упаковке лежал Каманин. За ним – Молоков. 
Авиаторов поместили в единственный стоящий здесь домик, куда мы набились как 
сельди в бочку. То и дело хлопала дверь – это кто-нибудь, не выдержав, уходил к 
радистке, дежурившей у аппарата. Когда он возвращался, все поворачивали к нему 
головы:

– Ну, как там?