Машину на воде повернуло, и она плыла теперь хвостом вперёд. Мы были не в силах 
изменить направление её всё убыстряющегося хода. Вот-вот самолёт разобьёт о 
берег. Мы приготовились к худшему, когда машина въехала в густой кустарник, 
окружавший остров. Но всё обошлось благополучно. Как лодка, повинуясь 
последнему сильному удару гребцов, вползает носом на берег, так и поплавки 
нашего самолёта, пятившегося назад, въехали на глинистый береговой откос. 
Закрепили как могли машину и пошли осматривать ваше пристанище.

Остров был небольшой и необитаемый. Позади него, метров через семьсот – 
восемьсот бурлящей воды, поднимался обрывистый таёжный берег. Тайга стояла ещё 
почти без зелени, но уже не была окрашена в скучный серый тон, как зимой. Она 
стала жёлто-красной с частыми зелёными пятнами кедров.

На нашем острове ольхи с крапинками на коре распустили красноватые почки. 
Зеленели вербы. Вокруг из мутной воды торчала щетиной чёрная прошлогодняя трава,
 успели распуститься какие-то белые цветочки.

Воздух был пряный, насыщенный весенними таёжными запахами – свежей зелени, 
древесных соков, цветов, рыбы…

«Хорошо здесь. Я прямо чувствую себя Робинзоном», – сказал, улыбаясь, один из 
моих пассажиров – весёлый хирург из Хабаровска, летавший в Николаевск для 
срочной и трудной операции. Другой пассажир – немолодой грузный инструктор 
крайкома партии – молча курил папиросу за папиросой. Молчал и бортмеханик.

Мне остров не понравился, и вот почему: очень уж он был отдалён от фарватера. 
От главного русла, по которому шло движение пароходов, барж и плотов, нас 
отделяло по крайней мере километра полтора. В Амуре в тот год стояла такая 
высокая вода, что контуры противоположного берега еле различались в туманной 
дали.

Увидят ли нас здесь, услышат ли?

Вдалеке показался белый пассажирский пароход. Он медленно плыл, шлёпая по воде 
колёсами. Когда пароход поравнялся с островом, я сделал из револьвера несколько 
выстрелов в воздух. Вспугнутые утки стремглав вылетели чуть не из-под самых 
наших ног. Но на пароходе выстрелов не услышали. Покачиваясь на волнах, он шёл 
вперёд вдоль отдалённого от нас берега. Начало смеркаться.

«Утро вечера мудреней, – сказал я. – Давайте, друзья, закусим. Что у нас есть 
съедобного?»

Запасы оказались невелики: пять банок мясных консервов и начатая буханка 
ржаного хлеба.

С утра следующего дня мы стали собирать валежник для костра, решив поддерживать 
его дотемна. Авось с реки заметят! Костёр разгорелся на славу, гудящий столб 
пламени и чёрного дыма отвесно поднимался в небо. Был составлен график 
дежурства у костра и заготовок валежника. Пылал неугасимый костёр, по 
оживлённой водной магистрали шли пассажирские пароходы и буксиры, но нас никто 
не замечал. Напрасно я стрелял, израсходовав все патроны, – в том, какая это 
была непредусмотрительность, мы вскоре убедились, – напрасно размахивали 
рубашкой, привязанной к длинной жерди, – нас не замечали.

Вынужденная посадка затягивалась. В дурацкое положение мы попали: сидим на 
судоходной реке, и ни туда и ни сюда…

Консервы и остаток хлеба были уничтожены во время скудного завтрака. Больше 
есть было нечего. Доктор, не унывая, работал топором и подсмеивался над 
инструктором крайкома, уверяя, что его жировая прослойка позволяет голодать без 
вреда для здоровья по крайней мере дней десять. А тот мрачно посасывал 
соломинку – копнились папиросы и безумно хотелось курить. Мой молчаливый 
бортмеханик мастерил лук и стрелу. Да, лук! На это первобытное оружие, хоть мы 
и живём в двадцатом веке, была вся наша надежда.

Если бы мы попали в тайгу попозднее, она бы нас прокормила. Сколько в ней 
бывает всякой ягоды: клюквы, брусники, голубицы, разных грибов! А сейчас – 
ничего.

Злые и голодные, легли мы спать.

Третий день на острове был самым тяжёлым. Очень хотелось есть.

«Кажется, я не гожусь в Робинзоны. Не такое это весёлое занятие», – заявил 
заметно поскучневший доктор.

Бортмеханик с его луком оказался не очень добычливым охотником. Только к вечеру 
он подбил тощего селезня. Самое же неприятное было то, что люди потеряли веру в 
возможность скорого вызволения. Костёр хоть и горел, но был не таким дымным, 
как накануне.