В комнате хабаровского краеведа в маленьком домике около Нижнего базара был 
настоящий музей. Комната была украшена туесочками разных размеров, шкатулками, 
ларцами. На полках стояли миски, тарелки и многое другое. Всё это было сделано 
из берёсты, и умелые руки народных художников вырезали на них причудливые узоры,
 вглядываясь в которые можно различить цветы, деревья, рыб, зверей и всё, что 
окружает человека в дальневосточной тайге.

– Берёста для нанайца, – сказал хозяин замечательной коллекции, – универсальный 
материал. Это мрамор тайги, на котором художник запечатлевает виденное. Кроме 
того, это и «кровельное железо» и даже «фетр», из которого делают широкополые 
шляпы.

В течение не одного десятка лет этот учитель географии собирал и бережно хранил 
предметы материальной культуры гольдов, как раньше звали нанайцев, исконных 
хозяев тайги, охотников и рыболовов, с давних времён обитавших в лесах вдоль 
Амура. Старый учитель из Хабаровска, радушно принимавший меня, был хорошо 
знаком с Арсеньевым. В молодости он сам участвовал во многих экспедициях на 
Амгунь, Горюн, Хунгари и другие таёжные реки – сыновние и дочерние притоки 
Амура-батюшки. Он мог часами рассказывать о тайге и её обитателях, и слушали 
его всегда с большим увлечением.

– Вот обратите внимание, – говорил мне краевед, вертя в руках туесок, с 
которого он старательно носовым платком стёр пыль. – Эта штучка – настоящая 
загадка для меня. Резьба замечательная, а узор необычный для нанайских изделий. 
Посмотрите!

Среди переплетений геометрического орнамента повторялся странный рисунок – 
контур самолёта и вокруг него длинные побеги камыша.

Действительно, непонятная фантазия резчика! Если он и захотел изобразить 
самолёт, то почему не в полёте, а среди камышей! Однако… Кажется, есть в этом 
свой смысл.

Ещё и ещё раз вглядывался я в нехитрый узор на берёсте. В памяти всплыло одно 
событие прошлого.

– Если у вас есть время и терпение, – сказал я хозяину домашнего музея, – я 
расскажу вам одну историю.

Учитель молча наполнил стакан чаем и стал набивать табаком свою трубку, как бы 
приглашая этим начать рассказ.

– Это случилось двадцать пять лет назад. Однажды я летел из Николаевска в 
Хабаровск. Была весна. По Амуру сравнительно недавно прошёл лёд…

– А вы знаете, – перебил меня собеседник, – что по Амуру идёт разноцветный лёд. 
Местные жители говорят, что синий лёд – из Тунгуски, жёлтый – из китайских рек, 
зелёный – из Уссури.

– Слышал, – ответил я, – и сам видел. Только тогда льда уже не было. И широко 
разлившийся Амур был одного – грязно-жёлтого цвета. Вдоволь напоённая таёжными 
водами, низвергавшимися мутными потоками с косогоров, могучая река несла свои 
глинистые волны в океан. Бескрайний, беспокойный Амур затопил почти все 
островки и отмели, плескался и бился в обрывы.

Дул крепкий лобовой ветер. Я летел, с трудом преодолевая всё возрастающее 
сопротивление встречного воздушного потока, то и дело бросая тревожный взгляд 
на бензомер. На борьбу с ветром уходило очень много горючего. Хватит ли бензина 
до Хабаровска?

Лететь оставаясь ещё километров пятьдесят, а столбик за смотровым стеклом 
бензомера приблизился к нулю. Стал фыркать мотор. Делать нечего, надо садиться. 
Без бензина не полетишь!

Я решил опуститься на фарватер реки, чтобы просить о помощи какой-нибудь 
встречный пароход. Как летел против ветра, так и пошёл на посадку. Поплавки 
коснулись воды, вздымая мириады брызг. Машина пробежала десяток-другой метров 
по реке, и в эту минуту окончательно заглох голодный мотор.

Нас покачивало на сильной волне. Как на грех, Амур в это время был пустынен, ни 
одной лодки на горизонте.

А ветер всё крепчал и крепчал. Беспомощный самолёт относило в сторону, к 
островку, поднимавшемуся в стороне от фарватера.

По моему приказанию бортмеханик «бросил якорь». Но и это не помогло. Ураганный 
порыв ветра сорвал нас с якоря и понёс в сторону.