Сперва всё шло хорошо. Я старался привыкнуть к новому положению: ведь до сих 
пор я в полёте слушал только одно – мотор. Чутко воспринимая знакомый грохот, 
ухо улавливало малейшие изменения в ритме и тоне шумов. Теперь внимание 
приходилось делить между мотором и писком радиомаяка. Даже больше того – 
позабыть про мотор и слушать непривычный разговор «морзе». Буквы исправно 
пищали, и, следовательно, мы летели в зоне. Я отлично слышал и «А» и «Н». 
Прошёл час. Вдруг «А» стало затихать. Взял, согласно схеме, правее. Моя «точка 
– тире» совсем увяла.

Спрашиваю у радиста, что делать. Он смотрит на схему и уверенно указывает мне 
рукой: давай, мол, жми ещё правее!

Я так и делаю. А сигналы «А» возьми да пропади окончательно! Только «Н» (тире – 
точка) назойливо бубнит в уши… Значит, с курса сошли? Смотрю на старого друга – 
что-то покажет мне компас? А он говорит, что идём почти прямо на Север – к 
самому полюсу…

Плюнул я на радиомаяк, развернул машину на девяносто градусов и лёг на нужный 
мне курс по компасу.

Когда мы благополучно прибыли в Тихую, я запросил мыс Желания, какие это они 
дали мне «рельсы».

– Куда я по ним мог бы «приехать»? – поинтересовался я. – Как поживают там ваши 
буквы и почему одна из них по дороге сбежала? Она оставила свой трудовой пост. 
Это же просто дезертир какой-то, а не буква!

– Ах! – отвечает мне мыс Желания. – Какое счастье, что вы уже на месте!… У нас 
идёт товарищеский суд над механиком радиомаяка: он отдал вам схему, а сам 
перепутал, где левая, где правая сторона! Переменил буквы местами!

– Ну, что ж теперь делать? – ответил я. – Не засуживайте его слишком строго: 
все мы в этом деле ещё «плаваем», а он ведь напутал не от чего-нибудь, а с 
непривычки.

– Да-да! Он потом хватился и стал передавать верно, но вы уже не слушали…

– Я обалдел от этого писка. Рад был сбросить наушники. Мне ведь тоже привыкать 
нелегко!…

На этом мы с мысом Желания и помирились. Но на обратном пути попали в конфуз с 
Амдермой.

Так как все станции были в курсе наших неполадок с маяком, они начали проявлять 
необыкновенную активность. Услышав, что наш радист ищет Амдерму, в передачу 
ввязались ещё три станции: Вайгач, Югорский Шар и бухта Варнека.

Каждый, перебивая друг друга, передавал своё. Вайгач интересовался, не сядем ли 
мы к ним. Югорский Шар настойчиво предлагал своё гостеприимство. Бухта Варнека 
невозмутимо резала по цифровому коду метеосводку. Амдерму совсем забили, и она 
смолкла. А сесть нам нужно было именно в Амдерме, и, естественно, меня крайне 
интересовало, какая там погода… Но с радиста пот лил в три ручья, и он ничего 
не мог поделать. Тем временем самолёт шёл к цели. Вот уже и Амдерма подо мной… 
И, когда я разворачивался над посёлком, торжествующий радист передал мне 
записку:

«Связался с Амдермой! Сейчас получу погоду!»

«Посмотри вниз, – ответил я. – Я иду на посадку…»

…Вот в каких простых вещах мы путались, пока не приучились к стройному порядку 
работы в эфире.

Зато необычайно много радости нам приносили первые успехи в организации 
радиоперекличек, первые опыты двусторонней связи с Большой землёй.

Прекрасно помню 13 апреля – день второй годовщины со дня спасения челюскинцев. 
Я был тогда на мысе Желания. И вдруг радист предупредил нас, что сегодня в 
Москве будет торжественное заседание, посвященное этой дате. Наверное, его 
будут транслировать.

В маленькой комнатке радиорубки собрались все зимовщики. Тесно прижавшись друг 
к другу, разместились около репродуктора. Мы прекрасно слышали выступления на 
этом собрании и горячо аплодировали вместе со всем залом.

Но вот кто-то из зимовщиков неожиданно надумал послать приветствие московскому 
собранию. Немедленно общими усилиями составили его. Радист сразу же передал в 
эфир.

Трудно рассказать, что творилось в маленькой радиорубке, когда мы услышали