– Левый, средний. Теряет антифриз.

Подумав, я решил лететь на трёх моторах.

Но нелегко сохранить секрет от таких опытных, наблюдательных пассажиров, какие 
были с нами в самолёте. То, что механики лазили в левое крыло, шушукались и 
пробирались от меня к Шмидту и обратно, показалось пассажирам подозрительным.

Ко мне подошёл главный штурман Спирин и начал как-то особенно ласково со мной 
разговаривать, хвалить погоду. При этом он внимательно следил за выражением 
моего лица, а я, отвечая ему, думал: «Ничего-то ты, дружище, не знаешь! Ведь с 
минуты на минуту должен остановиться мотор. Но я тебе пока не скажу – не буду 
расстраивать».

Оказывается, с этой же мыслью подошёл и он ко мне.

Все уже узнали о беде, но тщательно скрывали её друг от друга.

Однако дело было не только в том, чтобы сохранить спокойствие. Ведь от этого 
опасность положения не менялась. И вот тут наши механики совершили свой 
скромный, незаметный подвиг.

Они прорезали металлическую обшивку нижней части крыла и нашли в верхней части 
радиатора течь во фланце. Тогда они обмотали трубку фланца изоляционной лептой.

Это не помогло: драгоценная жидкость продолжала капля за каплей уходить из 
мотора.

Не знаю, кому из них первому пришло в голову – возможно, всем троим: размотав 
ленту, они стали прикладывать к течи сухие тряпки. Когда тряпки напитывались 
антифризом, люди отжимали их в ведро, а затем перекачивали жидкость насосом 
обратно в мотор.

Для этой несложной операции механикам пришлось снять перчатки и в 
двадцатичетырёхградусный мороз при стремительном ветре высунуть наружу голые 
руки. Очень скоро обмороженные руки покрылись ссадинами и ранами. На ладонях от 
ожогов горячей жидкостью появились волдыри. Но работа не прекращалась ни на 
минуту, и жизнь мотора была спасена.

Ко мне снова подошёл Бассейн и сказал:

– Товарищ командир, летите спокойно, мотор будет работать!

Я ещё тогда не знал, какой ценой было достигнуто это сообщение, но волна 
счастья захлестнула меня.

– Спасибо, друзья! – от всего сердца сказал я. Машина уже приближалась к полюсу.


Внизу под нами расстилалась однообразная ледяная пустыня. Кое-где её рассекали 
разводья, похожие на узенькие речушки. Они тянулись на сотни километров, не 
имея ни начала, ни конца.

Теперь всё было хорошо, но показались облака. Пришлось подняться над ними. 
Мучила мысль: «А вдруг полюс закрыт?» Оставалось сто километров. Смотрю вниз – 
хоть бы увидеть окошко в облаках! Насколько низко спускается облачность? 
Неужели до льда?

Все в самолёте знали, что приближаемся к заветной точке. Осталось двадцать 
минут.

Люди притихли и ждали, когда наконец можно будет сказать короткое, но глубоко 
волнующее слово: полюс…

Наконец оно было произнесено. Штурман несколько раз проверил расчёты – всё 
верно! Сумеем ли приземлиться? Пробьём ли облака? Есть ли внизу ровные льдины? 
Что-то там, на крыше мира?

Я убрал моторы и с высоты тысячи восьмисот метров, как с вышки, нырнул в облака.
 Солнце мгновенно скрылось. Машина окунулась в белёсый туман.

Тысяча метров – ничего не видно. Девятьсот – ничего не видно. Восемьсот… 
Семьсот…

Люди прильнули к стёклам окон.

Сквозь облака мелькнул лёд, но мы не успели разглядеть его.

Шестьсот метров… Наконец!… Словно сжалившись над нами, облачная пелена