чтобы установить, как организовать регулярное пассажирское и почтовое 
авиасообщение в этих краях.

Однажды в районе Анадыря, где по плану должны были сесть наши машины, мы попали 
в полосу сильного снегопада. Возвращаться обратно не было смысла, так как мы 
забрали на базе горючее до последней капли и ждать его было неоткуда.

Однако лететь вперёд тоже было нельзя: видимость ухудшилась, поднялся сильный 
ветер, самолёты стало резко бросать. Впереди – горы. С ними шутки плохи. 
Пришлось изменить намеченный курс и вместо удобного перевала идти в обход. Мы 
решили облететь горы ближайшими ущельями.

Но там нас поджидал такой встречный ветер, что самолёты почти стояли на месте.

Радист связался с Анадырем. Там ответили, что погода хорошая и нас ждут. Тогда, 
учитывая медленность нашего продвижения, мы радируем: «Запаздываем, прилетим 
ночью. Не жалейте керосина, жгите как можно больше костров. Если услышите звук 
мотора, сообщите, с какой стороны. Мы будем беспрерывно вас слушать. Боимся 
пролететь мимо».

Солнце село. Снегопад кончился. Мы шли на высоте тысячи двухсот метров. 
Настроение у меня поднялось. Предвижу скорую посадку. Хотел сообщить товарищу 
разговор с Анадырем, порадовать его, но на втором самолёте отказала рация. Он 
шёл всё время справа. С трудом в надвигающейся мгле я различал мутный профиль 
самолёта. Вдруг он стал резко снижаться, а через минуту я потерял его из виду.

Этого только недоставало! Что случилось? Отказал мотор? Но выяснять некогда, и 
я принимаю решение: лететь дальше. Лучше я сам потом буду разыскивать его, чем 
кто-то будет оказывать помощь нам обоим.

Сумерки быстро сгущались. Вскоре я уже шёл в сплошной темноте. Судя по времени, 
под нами должен быть Анадырский залив…

В конце концов я был счастлив, когда сел не в Анадыре, а на другом берегу 
залива – в Рыбкомбинате, работники которого тоже на всякий случай разожгли для 
нас костры.

За себя я был теперь спокоен. Но что случилось с моим товарищем?

Тут же я узнал, что не он один совершил вынужденную посадку. Мне рассказали, 
что два дня назад из бухты Провидения в Анадырь летели лётчик Масленников и 
штурман-радист Падалка. Они попали в пургу, и им пришлось сесть, не долетев 
километров сорок до Анадыря. К ним высланы нарты.

Настало утро, которого я дожидался с нетерпением, чтобы вылететь на помощь 
товарищам. Но об этом нечего было и думать. Началась пурга. Меня «успокоили» 
тем, что пурга здесь продолжается уже целый месяц. За всё это время было только 
полтора лётных дня: полдня, когда летел Масленников, и день, когда прилетел я.

Снегу нанесло столько, что едва виднелись крыши домов. Даже телеграфные столбы 
пришлось удлинять.

Мы с бортмехаником ужасно мучились. Становилось нестерпимо стыдно, что мы, люди,
 умеющие неплохо летать, имеющие в своём распоряжении прекрасную машину, сидим 
в тепле и бездействии, в то время как наши товарищи-лётчики, затерянные в 
снежных равнинах, под ударами ледяного ветра, ждут нашей помощи. Но что можно 
сделать! Двигаться с места в такую пургу – полное безрассудство.

К вечеру мой товарищ со своим бортмехаником, видно, починили рацию, так как 
прислали нам радиограмму:



«Сели благополучно, не долетая ста километров до Анадыря. Сидим на реке Анадырь.
 Вышлите посуду для подогрева воды. Дров не надо – есть кустарник. Причиной 
посадки явилось сомнение, хватит ли бензина».


Настроение у нас, конечно, сильно поднялось. Мой бортмеханик ещё пошучивал, что 
«они живут там как на даче»: он подсчитал, что у них с собой чуть ли не целый 
мешок мороженых пельменей, есть палатка и спальные мешки. «Пускай 
поправляются!» – весело заключил он.

Я тоже был уверен, что высланные за моим спутником нарты быстро доберутся и 
легко обнаружат его, поскольку он сидел на реке, а это отличный адрес для 
поисков. На душе стало легче.

А вот с Масленниковым дело было хуже. Посланные нарты вернулись, не отыскав его.
 Положение было серьёзно. Совершив вынужденную посадку, он радировал в Анадырь: