выключая мотора. Но вскоре началась пурга, и, выключив мотор, все четверо 
засели в кабину. Окоченевшие, голодные, они провели так ещё четверо суток в 
каком-то забытьи.

Первым очнулся бортмеханик. Не слыша привычного завывания пурги, он приоткрыл 
чехол кабины, высунулся наружу и прямо-таки остолбенел от удивления: прямо 
перед ним, на расстоянии какого-нибудь километра, над низким туманом маячила 
церковь!

Оказывается, что они четверо суток мёрзли и не знали, что совсем рядом 
находится посёлок Хабарово. Продолжилась бы пурга дольше – все погибли бы в 
двух шагах от жилья.

Здесь, дожидаясь хорошей погоды и разогревая сильно застывший мотор, экипаж 
просидел ещё трое суток.

Лишь на двадцать четвёртый день после вылета из Усть-Цильмы им удалось 
опуститься на аэродроме Вангача…

– Не везёт! – сказал лётчик начальнику экспедиции, когда они снова засели на 
обратном пути.

– Нет, – ответил ему начальник, – это, пожалуй, не вам не везёт, а вы не везёте.


Кончился этот перелёт тем, что по радио запросили помощь из Нарьян-Мара. Когда 
прибыла помощь, оказалось, что машина сидит на реке, а была уже середина мая. 
Из-под снега показывалась вода, местами лёд был промыт.

Самолёт втащили на небольшой островок, и пассажиры уехали с нарьян-марской 
санной экспедицией.

А экипаж самолёта сидел полтора месяца на пустынном островке, пока не вскрылась 
река и до них не добрался первый пароход.

Бесславная история этого перелёта стала известна среди полярных лётчиков, а 
слова «Не везёт!» приобрели особый смысл. Когда кого-нибудь хотели упрекнуть в 
легкомысленном отношении к делу, говорили: «Не везёт!»




Корона «короля»


Оговорюсь сразу: лично я королей никогда не видел и не встречал. Мне о них 
рассказывали товарищи-лётчики. Но однажды я побывал в небольшом стойбище на 
берегу северной реки Пенжины. Правда, королевского замка здесь не оказалось, но 
я познакомился с «подданными» и «приближёнными» его величества. Мне показали 
даже «наследного принца» – немолодого уже, угрюмого коряка, ставшего, кстати 
сказать, отличным пастухом общественного стада. Владения северного «монарха» 
простирались на огромной территории, омываемой водами Берингова и Охотского 
морей, где находится Корякский национальный округ.

Здесь в основном обитают коряки, или, как они сами себя называют, «чавчыв», что 
значит «оленьи люди». За годы Советской власти коряки шагнули из первобытного 
общества сразу в социализм. Они увидели самолёт раньше, чем колесо обыкновенной 
телеги.

В двадцатых и начале тридцатых годов «оленьи люди» жили ещё родами. Каждый род 
– особое кочевье. В роде три или четыре семьи бедняков, имеющие по пятнадцать – 
двадцать оленей, и одна кулацкая семья, владевшая стадом в пятнадцать, а то и в 
двадцать тысяч оленей. Сообща члены рода следили за стадом, охраняли его по 
очереди, не считаясь с тем, у кого сколько оленей. Коммунисты с Большой земли, 
принёсшие в тундру закон новой жизни, сталкивались в своей агитационной работе 
с такими возражениями богатеев: «Мы живём так, как нас учит Советская власть, – 
коммуной. У нас всё общее…» Два десятка и двадцать тысяч оленей – общие?! А 
бедняки, с малых лет привыкшие пасти не принадлежащий им скот «заодно» со своим,
 долго не могли понять: как же можно жить иначе?




Вот у коряков-то и был свой… «король». История этой «династии» довольно древняя.
 Какие-то предприимчивые и не лишённые юмора торговцы привезли сюда бутафорскую 
медную корону, надели её на голову самого богатого оленевода и провозгласили 
его «королём». С тех пор медный зубчатый обруч переходил по наследству от отца 
к сыну. Правда, «король» не имел никакой особой власти, кроме той, которой он 
обладал как крупнейший кулак. Тем не менее ему отдавали почести. Только в 1934 
году, незадолго до моего прилёта, корону сорвали с головы последнего «короля»,