древнего старика. Говорят, много было крику – старику очень не хотелось 
расставаться с короной. «Мне осталось жить немного, – плакался он, – дайте 
доносить до смерти».

Корону разломали и растащили по кусочкам на память.

…Мир тесен, особенно лётчику, даже если он водит воздушные корабли над 
безлюдными просторами Арктики. Нет-нет да судьба приведёт туда, где довелось 
когда-то побывать и твой давний прилёт ещё не забыт.

Уже после войны я вновь попал в стойбище на реке Пенжине и, конечно, не узнал 
его. Теперь это большой посёлок из рубленых домов с радиоантеннами на железных 
крышах, со школой, клубом, магазином, небольшой больницей. Старожилы, посетовав,
 что из черноволосого я стал белым, признали во мне того самого воздушного 
«каюра», который прилетел сюда в год, когда сняли корону с «короля».

После обильного угощения олениной – жареной, варёной и мороженой, что считается 
особым лакомством, а мне в знак особого уважения преподнесли ещё и оленью кость 
с мозгом, – я коротал вечер в жарко натопленном кабинете директора совхоза.

За окном выла пурга, вздымая тучи сухой снежной пыли.

– В такую погоду у нас замирает вся жизнь, – говорил директор совхоза. – Люди 
сидят по домам. Немало было случаев, когда пойдёт человек в пургу к соседу, что 
живёт рядом, ну, в ста метрах, да так и не дойдёт. На днях один наш работник 
двое суток просидел в бане. Хорошо, хоть на неё наткнулся, а то так и замёрз бы 
в двух шагах от своего дома…

– С пургой все встречались, – заметил я. – Вы бы лучше про себя рассказали!

– Много нечего говорить, – улыбнулся мой собеседник. – Я такой же коряк, как и 
все, местный, только, может, довелось учиться поболее. Кончил Институт народов 
Севера, потом ветеринарный… Вот уже пять лет, как командую совхозом, оленей у 
нас около тридцати тысяч…

Директор легонько постучал пальцем по чернильнице на письменном столе. 
Затейливый чернильный прибор был искусно выточен из моржовой кости. Резчик 
создал фигуры людей, оленей, собак. В костяные сопки, служившие фоном для всей 
композиции, был вделан зазубренный кусок меди.

– Вы про корякского короля слыхали? – спросил хозяин чернильницы. – Вот кусочек 
его короны. Он достался моему отцу, самому бедному из подданных его бывшего 
величества. Отец был председателем комитета бедноты и сам содрал корону с 
короля… Всё это вырезал мой друг, я его и попросил вмонтировать сюда мой 
сувенир… Придёт когда-нибудь такое время, когда от всех королей на земле 
останутся лишь обломки их корон…




Как приходилось «куропачить»


В ту пору, когда наши лётчики только начинали летать над суровыми, 
малоисследованными северными землями, им частенько приходилось совершать 
вынужденные посадки. Причин для этого было много: коварство погоды, непривычка 
к условиям Севера, отсутствие точных карт, да и машины тогда были не вполне 
приспособлены.

Когда происходила вынужденная посадка, люди окапывались в снежных ямах 
наподобие куропаток, зарывающихся от холода в снег. Постепенно среди лётчиков 
распространилось выражение «куропачить», то есть жить в тундре примерно в таких 
условиях, как эти птицы.

Сядешь, бывало, неизвестно где – и рад, что хорошо сел (если не сломал машину). 
А радоваться-то нечему: что ждёт в неожиданном плену, никто не знает.

Однако нос вешать у нас не полагалось. Остановишь, бывало, мотор и сообщаешь 
экипажу:

«Приехали! В какой ангар будем ставить машину?»

И вот тут начинается «куропаченье»…

Лётчик Бестанжиев со своими товарищами просидел как-то двое суток, укрываясь от 
пурги под… крылом самолёта. Их так занесло снегом, что люди пробивали в снегу 
дырку и дышали через эту отдушину.

Примерно так же поступали и местные жители, когда непогода заставала их в пути. 
Начинается пурга – каюр сейчас же останавливает собак и валит нарту набок.