пользоваться!» Но вышло иначе.

Появилась дымка, видимость настолько ухудшилась, что пришлось идти по приборам. 
Вдруг самолёт сильно подбросило вверх – начался шквал. Вокруг совсем ничего не 
видно, лететь невозможно. Отказал указатель скорости. Кое-как удалось сесть. И 
сели крепко: четверо суток крутила такая пурга, что кругом было темно, ветер 
так рвал, что угрожал поломать самолёт. Мороз стоял сорок восемь градусов.

В эти дни «куропачьего чума» сказалась вся неопытность новичков. Аварийный паёк 
состоял из трёх плиток шоколада и двух пачек печенья. Четверо суток, не вылезая 
из самолёта, питались этим пайком.

На пятые сутки, когда пурга наконец утихла, «пленники» с трудом вылезли из 
занесённой снегом машины. Тут выявилось новое упущение: забыли лыжи. А без них 
по глубокому снегу не сделаешь и шагу.

Кругом летали куропатки, но не было ружей – пришлось оставаться голодными. 
Кустарник не желал загораться, хотя в чумах у ненцев он прекрасно горел.

Мороз стал несколько мягче – градусов двадцать пять, но лётчики не чувствовали 
облегчения. Пробовали и в самолёте сидеть, и под самолётом, и рыли яму в снегу 
– всё равно было холодно.

Спас их вылетевший на розыски Сущинский. Вернулись в Нарьян-Мар, и началось всё 
сначала.

Второй рейс был удачнее. Когда самолёты приземлились в Пеше, там поднялся 
страшный переполох. Всё население выбежало навстречу воздушным гостям.

Люди, видевшие самолёт впервые, не верили, что лётчики прилетели из Нарьян-Мара 
за два часа сорок минут.

Какое было ликование, какой восторг!

В дальнейшем Сущинский и Клибанов так наловчились летать, что вынужденная 
посадка, даже в плохую погоду, считалась позором.

Мне тоже много приходилось летать в этих местах, и я хорошо понимал, какие 
трудности испытывали пионеры Севера. Но зато как приятно летать над тундрой в 
хорошую погоду! Смотришь вниз – и кажется, будто летишь над облаками. Внизу 
изредка мелькают чумы.

Ненцы-оленеводы при звуке мотора выходят посмотреть на самолёт. Стоит же только 
сесть близ чума, как попадаешь во власть гостеприимных хозяев. Они прямо-таки 
не знают, как лучше принять дорогих гостей.




Ненцы очень любознательны. Их страшно интересовало, например, почему самолёт 
тяжёлый, а летает. И вот, сидя с мозговой костью в руках, растолковываешь им 
теорию авиации и прочие премудрости. Среди молодёжи уже немало желающих пойти 
учиться на пилотов и техников. Сейчас на Севере появилось много лётчиков и 
механиков.




Не везёт!


Управление Гражданского воздушного флота поручило лётчику Скородумову доставить 
в Москву начальника экспедиции с острова Вайгач. Дело было в апреле. Оба 
участника перелёта – и лётчик и бортмеханик – имели весьма смутное 
представление о том, как нужно летать на Севере. Из Москвы они благополучно 
долетели до Архангельска, затем до Усть-Цильмы. Всё шло хорошо. В Архангельске 
опытные люди посоветовали им взять на борт радиста, что они и сделали.

Оставалось лететь всего восемьсот километров. Запас бензина был на полторы 
тысячи километров. Перед последним этапом перелёта, в Усть-Цильме, устроили 
совещание экипажа. Лётчик настаивал на том, чтобы максимально разгрузить машину.
 Однако запасного бензина он лишаться не хотел. В воздухе было всего три 
градуса мороза. Это подсказало «опытным полярникам» решение: чтобы облегчить 
машину, они выгрузили в Усть-Цильме всё своё полярное обмундирование. Машина 
оставалась тяжёлой. Тогда подсчитали: «До Вайгача всего восемьсот километров. 
Сегодня будем на месте, переночуем, а завтра вернёмся обратно», и… оставили на 
аэродроме свой месячный запас продовольствия.

Полетели налегке. Бортмеханик – в кожаных ботинках и крагах. Радист – в кожаных 
сапогах. Лётчик – в торбасах, тоже кожаных. Взяли только два килограмма печенья