– Мы вас спрячем и самолёт тоже!

«Р-5» быстро и ловко замаскировали сеном. «Знал, умница самолёт, где 
остановиться!» – невольно подумал Шухов. Получилось здорово – просто стог 
подвинулся в сторону метра на два. Спрятав внутри себя самолёт, он стал таким 
же аккуратным, каким был и раньше, только, может быть, чуть побольше.

Договорились, что лётчик будет ждать, зарывшись в сено до темноты, пока не 
придут за ним мальчики.




…При бледном свете луны, пробивавшемся сквозь маленькое окошко чердака, 
устроили настоящий пир. Паблито принёс миску ещё дымящихся бобов, большой кусок 
овечьего сыра, краюху хлеба. Лётчик извлёк из НЗ – неприкосновенного запаса – 
батон копчёной колбасы, пачку печенья и открыл банку сохранившихся у него 
советских шпрот. Четвёртый участник пиршества, дед Паблито, сухонький, 
сморщенный старик, приволок бутыль вина чуть ли не с него ростом. Про деда 
мальчик сказал:

– У меня нет от него секретов. Он нам во всём поможет!

Нельзя сказать, что за ужином была оживлённая беседа, но всё-таки кое-что 
рассказывали и понимали друг друга. Шухов узнал, что находится в старом 
крестьянском доме, хозяином которого был дед Паблито. Его сын и отец мальчика, 
тоже земледелец, сражался в рядах республиканцев под Мадридом.

– Падре – коммунист! – с гордостью сказал Паблито.

В доме ещё были его бабушка и мать, но, по мнению мальчика, «у женщин длинный 
язык» и поэтому их лучше не посвящать в тайну.

Старик согласно кивал головой и помалкивал.

Когда «гости» ушли, Шухов огляделся. Чердак был просторный, заваленный сеном и 
разной рухлядью – ломаными лопатами, старыми мотыгами, дырявыми бочонками. В 
угол на охапку сена Паблито бросил одеяло и подушку.

Дом был сложен много десятилетий назад из больших нетёсаных камней. «Стены 
выдержат прямое попадание снаряда. Настоящая крепость!» – решил Шухов и лёг 
спать. Он долго не мог заснуть. Внизу под ним шумно жевала и вздыхала корова…

Прошло двое суток невольного заточения лётчика. Паблито и Энрико часто навещали 
его, приносили еду и сообщали последние новости. Они не раз бегали к самолёту, 
ставшему стогом сена, – всё там было в порядке. Появлялся на чердаке и старик, 
молча и крепко пожимал руку Шухову, крестил его и уходил.

Предутреннюю тишину нарушили винтовочные выстрелы. Затем просвистел и где-то 
совсем близко разорвался снаряд. Глухо заговорили пушки. Рядом затарахтел 
пулемёт.

Шухов бросился к слуховому окошку. Отсюда просматривался кусок неба со шпилем 
белой колокольни и отрезок деревенской улицы.

Светало. Стало видно, как с колокольни по наступавшим бьёт пулемёт. Эх, 
забраться бы сейчас туда и заставить замолчать проклятого пулемётчика! Шухов 
нащупал в кармане пистолет. Нет, он не имеет права ввязываться в бой. Больше, 
чем его жизнь, республике нужен самолёт. Его обязательно надо пригнать на 
аэродром! Пулемётчика снимут другие. И в самом деле, к колокольне, крадучись 
вдоль стен домов, пробирались крестьяне. Среди них Шухов увидел и старого 
хозяина дома, в котором он нашёл приют. Дед был вооружён охотничьим ружьём.

Минут через пять пулемёт на колокольне смолк.

Вскоре деревня заполнилась шумом моторов и лязгом железа о булыжник мостовой. 
Шли танки Двенадцатой бригады.

На чердак влетел Паблито и, крича: «Виктория! Виктория!» (Победа!), потащил 
лётчика вниз.

По деревне с песнями шли бойцы-интернационалисты:

		С дальней родины мы ничего не взяли, 
		Только в сердце ненависть горит. 
		Но отчизны мы не потеряли: 
		Наша родина теперь – Мадрид!

Шухов видел, как в открытом автомобиле проехал генерал Лукач. Он крикнул ему 
вслед приветствие, но его не услышали. Народный генерал спешил гнать врага