командованием Германии с целью получения дополнительных данных в украинском 
физико-техническом институте об использовании в военных целях советских 
исследований по проблеме урана. Хоутерманс в период немецкой оккупации Харькова 
фактически стал одним из руководителей украинского физико-технического 
института. В сообщениях агентуры указывалось, что Хоутерманс прибыл в Харьков 
«в эсэсовской форме».

С санкции руководства я немедленно проинформировал Капицу о появлении 
Хоутерманса в Харькове и Киеве в составе немецкой военной миссии по демонтажу 
научного оборудования. Капица придал этому сообщению важное значение, указав, 
что это подтверждает развитие работ в Германии по созданию урановой бомбы.

И мне (в то время я занимался организацией партизанского движения и сбором 
разведывательной информации по Германии и Японии) поручили выяснить все об 
атомных разработках в Германии.

Информация от агентуры, полученная в деловых и промышленных кругах Швеции, была 
противоречивой. В Германии и Скандинавии упорно циркулировали слухи о работах 
немцев над «сверхоружием», но никаких подробностей об этих работах мы не знали. 
Только после войны стало ясно, что под «сверхоружием» имелась в виду 
двухступенчатая ракета на основе модели «Фау-2», которая могла бы достигнуть 
побережья США.

Информация по атомной бомбе, поступившая из США и Англии, совпадала. Она 
подтвердилась, когда мы получили сообщение о возможности создания атомной бомбы 
со слов видного физика-ядерщика Елизаветы Мейтнер. Мейтнер была в поле зрения 
нашей разведки с тех пор, когда в 1938 году встал вопрос о возможности ее 
приезда в Советский Союз для работы. Потом ей пришлось бежать из фашистской 
Германии в Швецию, где Нильс Бор помог ей устроиться на работу в Физический 
институт Академии наук. Агентов-женщин, вышедших на Мейтнер, инструктировала по 
указанию Берии заместитель резидента НКВД в Стокгольме Зоя Рыбкина.

В марте 1942 года Берия направил Сталину всю информацию, поступившую из США, 
Англии, Скандинавии и оккупированного Харькова.

В письме он указывал, что в Америке и Англии ведутся научные работы по созданию 
атомного оружия.

В феврале 1943 года, когда британские спецслужбы провели диверсионную операцию 
в Веморке (Норвегия), где был завод тяжелой воды, необходимой для атомного 
реактора, Сталин поверил, что атомный проект приобретает реальное содержание. О 
подробностях диверсии нам сообщили наши источники в Норвегии, Филби и 
кембриджская группа из Лондона. Я не придал особого значения этим сообщениям, 
потому что ущерб от нее показался мне незначительным, и был удивлен, когда 
Берия приказал мне взять на заметку эту операцию. Его, естественно, насторожило,
 что, несмотря на имевшуюся договоренность с англичанами о совместном 
использовании наших агентурных групп в Скандинавии, Западной Европе и 
Афганистане для проведения крупных операций по диверсиям и саботажу, англичане 
не просили нас о поддержке своего рейда в Веморке. Это говорило о том, что 
диверсионной операции в Норвегии англичане придавали особое значение.

До начала 1943 года у нас никаких практических работ в области создания атомной 
бомбы не велось. Еще до нападения немцев Государственная комиссия по 
военно-промышленным исследованиям отклонила предложения молодых 
физиков-ядерщиков Института физико-технических исследований в Харькове и 
немецкого ученого эмигранта Ланге начать работы по созданию сверхмощного 
взрывного устройства. Предложение было направлено в отдел изобретений Наркомата 
обороны, но его сочли преждевременным и не поддержали.

В марте 1942 года Берия преложил Сталину создать при Государственном Комитете 
Обороны научно-консультативную группу из видных ученых и ответственных 
работников для координации работ научных организаций по исследованию атомной 
энергии. Он также просил Сталина разрешить ознакомить наших видных ученых с 
информацией по атомной проблеме, полученной агентурным путем, для ее оценки. 
Сталин дал согласие и предложил, чтобы независимо друг от друга несколько 
ученых дали заключение по этому вопросу.

По проблеме создания в ближайшем будущем атомной бомбы высказались, с одной 
стороны, академик Иоффе и его молодой ученик профессор Курчатов, которых 
ознакомили с материалами разведки, с другой – академик Капица (его 
проинформировали устно о работах по атомной бомбе в США, Англии и Германии).

Иоффе привлекли к исследованиям по атомной энергии по совету академика 
Вернадского. Он был известен западным ученым, поскольку в 20—30-х годах 
совершил ознакомительные поездки в лаборатории Западной Европы и США. В 1934 
году, находясь в Бельгии, Иоффе отклонил предложение уехать на работу в США, 
хотя в то время противоречия в наших научных кругах между физиками резко 
обострились. Особенно остро конфликтовали московские и ленинградские ученые. 
Непримиримую позицию к школе Иоффе занимали, в частности, и некоторые 
влиятельные профессора Московского университета. Это продолжалось не один год.