и натянутых отношениях внутри правительства Латвии – прежде всего между 
президентом Ульманисом и военным министром Балодисом. Этот конфликт подрывал 
стабильность существовавшего режима, уже находившегося под двойным давлением – 
нашим и немецким. Немцы, вполне естественно, опирались на своих преданных 
сторонников в экономических управленческих структурах и деловых кругах, в то 
время как мы рассчитывали на влияние среди левых групп, связанных как с 
компартией, так и с профсоюзами. Как бы там ни было, Латвия, как, впрочем, и 
другие государства Прибалтики, по существу являлась буферной зоной между нами и 
Германией. План создания широкой коалиции, когда в правительстве должны быть 
представлены как немецкие, так и советские интересы, также обсуждался на 
встрече в кремлевском кабинете Молотова. Узнав о таком варианте, президент 
Латвии Ульманис выступил резко против, между тем как министр иностранных дел 
Вильгельм Мунтерс неожиданно одобрил эту идею. Обстановка в республике 
накалялась еще и потому, что там ширилось и поддерживаемое нами забастовочное 
движение. Углублялся и экономический кризис, вызванный начавшейся войной: 
традиционные торговые связи региона с Британией и Западной Европой оказались 
оборванными.

Чичаев и Ветров, советник нашего полпредства в Риге, пришли ко мне, и Ветров 
предложил сыграть на личных амбициях Мунтерса, чья репутация в Берлине была 
довольно устойчивой из-за его частых встреч с Риббентропом. Что касается 
Ульманиса, то его правительство не пользовалось особой популярностью в 
результате ошибок в экономической области, с одной стороны, примиренческой 
позиции, занятой им по отношению к шовинистически настроенным немецким 
бизнесменам в Риге – с другой. Эти коммерсанты скупали все наиболее ценное, что 
было в республике, широко пользуясь теми преимуществами, которые открывались 
перед ними из-за прекращения торговых связей Латвии с Западной Европой. Кстати, 
около семидесяти процентов всего латвийского экспорта шло в Германию – по 
существу по демпинговым ценам. Я информировал Берию и Молотова, что 
правительство Латвии опирается не столько на поддержку регулярных воинских 
формирований, сколько на вспомогательные полицейские части, составленные в 
основном из сыновей фермеров и мелких торговцев.

По нашему убеждению, министр иностранных дел Мунтерс был идеальной фигурой для 
того, чтобы возглавить правительство, приемлемое как для немецких, так и для 
советских интересов. Когда он обязал ведущие латвийские газеты опубликовать 
фотографию Молотова (в честь его 50-летия), мы восприняли это как знак его 
готовности установить личные контакты с Молотовым. Наша реакция была 
незамедлительной: мне тут же выдали дипломатический паспорт на имя Матвеева, а 
Мунтерса информировали о том, что с ним хотел бы встретиться Матвеев, 
специальный советник Молотова, для того чтобы латвийский министр мог через него 
передать все то важное, что у него могло быть помимо протокола. Эти 
неофициальные послания будут затем вручены советскому руководству. Был июнь 
1940 года – и действовать следовало срочно. Вот почему до Риги я добирался не 
поездом, а на борту скоростного советского бомбардировщика. В Риге я вместе с 
Ветровым нанес тайный визит Мунтерсу, выразив во время нашей встречи пожелание 
советского правительства как можно скорее произвести перестановки в составе 
кабинета министров республики, в тем чтобы он, Мунтерс, смог возглавить новое 
коалиционное правительство.

Мой визит был частью комплексной операции по захвату контроля над 
правительством Латвии. Руководил ею Меркулов, первый заместитель Берии, тайно 
прилетевший в Ригу еще до меня для координации плана действий на месте. 
Находясь в Риге под видом советника Молотова, я докладывал обо всем Меркулову, 
у которого был прямой выход по телефону на Молотова и Берию. Между тем 
правительству в Риге был предъявлен ультиматум. В результате президент Ульманис 
вынужден был уйти со своего поста, наши войска оккупировали Латвию и 
экс-президента арестовали. Обстановка изменила правила игры. Немцы оказались 
слишком глубоко втянутыми в военные операции на Западе, чтобы интересоваться 
событиями, происходящими в Латвии. В связи с этим Молотов и Сталин решили 
поставить во главе прибалтийских государств не тех, кто устраивал бы обе 
стороны (как, например, тот же Мунтерс), а надежных людей, близких к компартии. 
Правда, некоторые из первоначальных условий, предполагавших создание 
коалиционных правительств, все же сохранялись. Так, скажем, латвийским и 
эстонским генералам были присвоены звания, аналогичные званиям в Красной Армии, 
а Мунтерса хотя и арестовали, но сделали это не сразу.

Вместе с Ветровым я отправился в резиденцию Мунтерса, где нами были предприняты 
все меры, чтобы упаковать его имущество и без лишнего шума вывезти всех членов 
семьи в Москву. Оттуда их перевезли в Воронеж, где Мунтерса определили на 
должность профессора в Воронежский университет. Немецкую сторону мы официально 
уведомили, что по-прежнему считаем Мунтерса политически значимой фигурой. 
Находясь под нашим контролем, он встречался в Москве за обедом с немецкими 
дипломатическими представителями, но судьба его уже была решена, и ему не 
удалось стать даже марионеточным главой правительства. В 1941 году, когда 
началась война с Германией, Мунтерса арестовали и приговорили к длительному 
сроку тюремного заключения за деятельность, враждебную советскому правительству.
 По странному стечению обстоятельств я встретился с Мунтерсом во Владимирской 
тюрьме в конце 1958 или начале 1959 года. Когда его выпустили, он остался жить 
во Владимире. Выйдя на пенсию, он публиковал статьи в «Известиях», доказывая