неизбежность союза Латвии с СССР.

Судьба прибалтийских государств, которую первоначально определяли в Кремле и в 
Берлине, во многом похожа на судьбу восточноевропейских, предрешенную в свое 
время в Ялте. Сходство тут разительное: и в том и в другом случае 
предварительным соглашением предусматривалось создание коалиционных 
правительств, дружественных обеим сторонам. Нам нужна была буферная зона, 
отделявшая нас от сфер влияния других мировых держав, и мы проявляли готовность 
идти на жесткую конфронтацию в тех районах, где к концу войны находились войска 
Красной Армии. Снова повторюсь, задачу построения коммунизма Кремль видел 
главным образом в том, чтобы всемерно укреплять мощь советского государства. 
Роль мировой державы мы могли играть лишь в том случае, если государство 
обладало достаточной военной силой и было в состоянии подчинить своему влиянию 
страны, находящиеся у наших границ. Идея пропаганды сверху коммунистической 
революции во всем мире была дымовой завесой идеологического характера, 
призванной утвердить СССР в роли сверхдержавы, влияющей на все события в мире. 
Хотя изначально эта концепция и была идеологической, она постепенно стала 
реальным политическим курсом. Такая возможность открылась перед нашим 
государством впервые после подписания Пакта Молотова – Риббентропа. Ведь отныне,
 как подтверждали секретные протоколы, одна из ведущих держав мира признавала 
международные интересы Советского Союза и его естественное желание расширять 
свои границы.

После истории с Гукасовым, о которой я рассказал, но еще до того, как Латвия 
была оккупирована нашими войсками, Берия неожиданно вызвал меня к себе и 
предложил сопровождать его на футбольный матч на стадионе «Динамо». Никаких 
объяснений он не дал – это был приказ. Играли «Спартак», команда профсоюзов, и 
«Динамо», команда НКВД: в те годы каждая встреча этих команд была сама по себе 
событием. Поначалу я решил, что Берия хочет, чтобы я присутствовал во время его 
беседы с агентом в ресторане. Ресторан находился при стадионе и был идеальным 
местом для встреч с агентами, так как кабинеты там были оборудованы 
подслушивающими устройствами. Когда мы приехали на стадион и вышли из машины, я 
следовал за Берией на почтительном расстоянии, поскольку к нему сразу подошли 
Кобулов, Цанава, Масленников и другие замы, тут же окружившие своего шефа. 
Обернувшись, он, однако, сделал мне знак подойти ближе и идти рядом – так я 
очутился в правительственной ложе. Берия представил меня Маленкову и другим 
партийным и государственным деятелям. Надо сказать, что чувствовал я себя 
крайне неловко. Все это время я просидел молча, но сам факт моего присутствия 
на правительственной трибуне дал понять Круглову, Серову, Цанаве и другим, что 
пора прекратить распространять слухи о моих подозрительных контактах, связях и 
о каких-то компрометирующих меня материалах, имевшихся в следственной части. 
Они должны были убедиться, что отныне я отношусь к разряду доверенных людей в 
глазах руководства страны.

Мне повезло, что все мои встречи с Берией – и у него на квартире, и на даче – 
неизменно носили сугубо деловой характер. Это относится даже к тому случаю, 
когда я вместе с ним присутствовал на свадьбе его протеже Вардо Максималишвили, 
привлекательной грузинки, которая прошла обучение азам разведки под 
руководством моей жены. Ходили слухи, что она стала любовницей Берии еще в 
Тбилиси, будучи студенткой медицинского факультета, а после переезда в столицу 
он взял ее на работу в свой секретариат, затем устроил так, что она вышла замуж 
за рядового сотрудника НКВД, тоже грузина. На свадьбу меня пригласили, чтобы я 
пригляделся к ней и ее мужу и оценил их манеру поведения (например, не слишком 
ли много они пьют). Такая необходимость была вызвана тем, что молодоженов 
собирались направить в Париж для работы в тамошней общине грузинских эмигрантов.


После одного или двух лет работы в Париже Вардо возвратилась в Москву, где до 
1952 года прослужила в разведке. В 1952 году ее арестовали, обвинив в том, что, 
находясь в Париже, она участвовала в заговоре против советского государства, 
готовившемся грузинскими эмигрантами под руководством влиятельной антисоветской 
мегрельской организации – здесь явно имелся в виду Берия, который был мегрелом. 
Ее бросили в тюрьму по прямому приказу Сталина, и она оставалась там до его 
смерти в 1953 году. Ее сразу же освободили по распоряжению Берии, но после его 
свержения опять арестовали и два года продержали в заключении. Выйдя из тюрьмы, 
она вернулась к своей прежней профессии медика. К списку обрушившихся на ее 
голову бед надо добавить еще одну. В 1939 или 1940 году Моссовет выдал им с 
мужем ордер на квартиру, ранее принадлежавшую нашему известному театральному 
режиссеру Всеволоду Мейерхольду, репрессированному по приказу Сталина. Кстати 
говоря, квартира эта использовалась НКВД в качестве явочной. Во время новой 
кампании по десталинизации при Горбачеве на Вардо стали всячески давить, требуя,
 чтобы она освободила квартиру. Выселить ее в законном порядке Моссовету было 
весьма затруднительно, поскольку у нее имелись документы, подтверждающие, что 
Вардо сама является жертвой политических репрессий. После того как по 
телевидению, правда, без указания фамилии Вардо, был показан сюжет о ситуации с 
квартирой Мейерхольда, это дело начало приобретать огласку. Тогда КГБ, желая 
избежать громкого скандала, сумел подобрать для нее и ее семьи равноценную 
жилплощадь.

Пакт Молотова – Риббентропа имел для нас еще одно последствие – присоединение