Маленкову. Я узнал об этом сорок лет спустя, когда советник президента Ельцина 
генерал-полковник Дмитрий Волкогонов показал этот документ моему сыну. Протокол,
 надо отдать должное Руденко, не содержал фальсификаций и сфабрикованных 
признаний. В нем зафиксировано, что я не признал предъявленные мне обвинения, 
что о «предательской» деятельности Берии мне стало известно из официального 
сообщения и ни о каком заговоре в Министерстве внутренних дел я не знал. Правда,
 о моих протестах в протоколе не упоминалось.

На следующее утро в камере появился дежурный офицер с описью отобранных у меня 
при обыске вещей, среди них были часы-хронометр. Я подписал документ.

На втором допросе, который, кстати, проходил днем, Руденко вежливо спросил о 
моей биографии. Отвечая на его вопросы, я подчеркнул, что не имел никаких 
связей с Берией до назначения его в 1938 году в центральный аппарат НКВД.

Внезапно Руденко предложил мне дать свидетельские показания против Берии: 
рассказать о его плане тайного сговора с Гитлером по заключению сепаратного 
мира при посредничестве болгарского посла Стаменова, о привлечении «английского 
шпиона» Майского для установления тайных контактов с Черчиллем и, наконец, о 
готовившихся терактах по уничтожению советского руководства с помощью ядов. 
Руденко добавил, что Берия также отменил приказ правительства о похищении 
главарей грузинской эмиграции в Париже, поскольку среди них был дядя его жены. 
Помочь нам разоблачить злодейские планы Берии – ваш партийный долг, сказал он.

Во-первых, я не знал об этих чудовищных планах, ответил я, а во-вторых, 
Стаменов был нашим агентом, через него по приказу правительства запускалась 
дезинформация, рассчитанная на дипломатические круги и, в конечном счете, на 
немцев, о возможном мирном договоре с Гитлером на основе территориальных 
уступок, чтобы выиграть время, остановить наступление немецких войск. Что 
касается Майского, то последний раз я беседовал с ним в 1946 году, когда Берия 
уже не руководил органами госбезопасности, а занимался только разведкой по 
атомному оружию, и я не имел с ним с тех пор никаких связей. Предъявленная мне 
на допросе докладная британского сектора, в которой анализировались контакты 
Майского, подписанная Федотовым, одним из руководителей Комитета информации в 
то время, представляла собой обычный служебный документ и рассылалась всем 
руководителям разведслужб. Я также отрицал участие в террористических планах 
против врагов Берии: в течение тридцатилетней службы в органах безопасности я 
делал все, зачастую рискуя жизнью, чтобы защитить правительство, государство и 
советских людей от наших общих врагов.

Руденко грубо прервал меня и предъявил еще одно обвинение: я не выполнил приказ 
Сталина и Маленкова о ликвидации таких злейших врагов советского государства, 
как Керенский и Тито. Он сказал:

– Не питайте иллюзий, что если вы и Эйтингон много лет назад провели операции 
по ликвидации Троцкого и Коновальца, то это вас спасет. Партия и правительство 
предлагают вам сотрудничать с нами в разоблачении преступных действий Берии, и 
от того, как вы поможете нам, зависит ваша судьба. Если вы откажетесь 
сотрудничать с нами, то мы уничтожим не только вас, но и всю вашу семью. Сейчас 
вы являетесь заключенным номер восемь в составе группы из пятидесяти человек, 
арестованных по делу Берии.

За годы репрессий и показательных процессов я, конечно, знал, какими методами 
добивались признаний и лжесвидетельств. Ванников, заместитель Берии в 
спецкомитете по атомной проблеме, арестованный в 1941 году по приказу Сталина, 
рассказывал мне, что его избивали, лишали сна, пока он не дал ложное показание, 
что занимался саботажем.

Из следственных дел наших разведчиков, арестованных в 1937—1938 годах (их досье 
я просматривал в 1941 году, когда предложил Берии освободить из тюрем 
сотрудников с опытом работы и борьбы с противником за рубежом), я понял одно: 
хотя твоя судьба и предопределена, единственный способ сохранить человеческое 
достоинство и свое имя чистым – отрицать приписываемые тебе преступления, пока 
хватит сил. Вместе с тем я понимал, что, спасая себя и свою семью, я не должен 
проявлять скептицизм по поводу существования заговора Берии. Именно поэтому я 
заявил, что готов сообщить обо всех известных мне фактах. Одновременно я 
продолжал настаивать, что ничего не знал о заговоре Берии и ликвидациях 
неугодных ему людей. Я сказал, что приказ о планировавшемся похищении главарей 
грузинской эмиграции в Париже и отмена его исходили от правительства, что и 
было подтверждено после ареста Берии на заседании Президиума ЦК КПСС 5 августа 
1953 года министром Кругловым в моем присутствии.

Это была моя последняя встреча с Руденко. Через день допросы возобновились, но 
вел их теперь Цареградский, предъявивший мне официальное обвинение в заговоре с 
участием Стаменова с целью заключения тайного сепаратного мира с Гитлером; в 
создании особой группы при наркоме внутренних дел для совершения по приказам 
Берии тайных убийств враждебно настроенных к нему лиц и руководителей партии и 
правительства в сговоре с «сионистом» Майрановским, бывшим начальником 
«Лаборатории-Х», для совершения этих убийств с применением специальных ядов, 
которые нельзя обнаружить. По его словам, я использовал Майрановского, которого