гитлеровцами, ему позволили вернуться во Львов, но уже после Ялтинской 
конференции его арестовали и отправили в ГУЛАГ по приказанию Хрущева). Я также 
собирался обсудить за обедом в «Арагви» судьбу священников русской православной 
церкви и заверить Гарримана, что советское правительство не преследует 
православных иерархов.

Когда я говорил об этом, Гарриман заметил, что недавние выборы патриарха 
русской православной церкви произвели весьма благоприятное впечатление на 
американское общественное мнение. Больше никаких других вопросов, 
подготовленных мною заранее, обсудить не удалось – Гарриман почувствовал, что 
Радзивилл вовсе не является официальным переводчиком, и принялся обсуждать с 
ним возможные деловые перспективы, касавшиеся создания совместных предприятий в 
Советском Союзе после войны. По словам Гарримана, разгром Германии мог 
логически привести к тому, что советско-американское экономическое 
сотрудничество станет реальным. Мы нуждаемся в экономической помощи, поэтому 
пустим американский капитал, чтобы поднять разрушенное войной народное 
хозяйство. Гарриман рассчитывал, что американская сторона может извлечь большие 
доходы, участвуя в восстановлении нашей экономики. Он упомянул о создании 
совместных предприятий в угольной и горно-металлургической промышленности как 
форме экономического сотрудничества. К такому повороту дела я не был готов.

Я сказал американскому послу, что мы признательны за переданную нам по 
дипломатическим каналам информацию о контактах американских агентов с 
уполномоченными лицами Герделера и генерала Бека в Швейцарии. Американцы 
откровенно сообщили нам о своих планах вывести Германию из войны. Упомянул я и 
о том, что мы информировали Государственный департамент США о своих тайных 
контактах с финнами с целью подписания мирного соглашения, в которых роль 
посредников играла семья Валленбергов.

Под конец я спросил у Гарримана, что ожидают американцы от Ялтинской 
конференции. Моя цель при этом заключалась в том, чтобы заранее подготовить 
нашу позицию по наиболее деликатным вопросам, которые будут затрагивать 
американцы. Например, будущее Польши, послевоенные границы в Европе или судьба 
Югославии, Греции и Австрии. Гарриман, однако, был не готов к подобной беседе. 
Я понял, что ему требуются для этого инструкции, которых он пока не получил. 
Его больше интересовало, как долго Радзивилл собирается оставаться в Москве. Я 
заверил, что Радзивилл может свободно отправиться в Лондон, но предпочитает 
поехать прямо в Польшу, как только страну освободят от немцев.

Гарриман неожиданно для меня поставил вопрос о привлечении еврейского капитала 
для восстановления нашего разрушенного войной хозяйства. Он, в частности, дал 
понять, что американские деловые круги поддерживают идею использования 
еврейских капиталов для возрождения Гомельской области в Белоруссии – 
традиционного места компактного проживания евреев.

Я всячески старался перевести разговор наличные темы. Так, я посоветовал 
Гарриману обратить внимание на поведение его дочери, чьи похождения с молодыми 
людьми в Москве могут причинить ей большой вред: в городе немало всякого 
хулиганья, что неудивительно, учитывая трудности военного времени. Свои 
замечания я высказал в мягкой, дружеской форме и специально подчеркнул, что, 
конечно, наше правительство постарается не допустить каких-либо действий, 
компрометирующих как самого Гарримана, так и его семью. При этом я особо 
отметил, что Гарриман пользуется уважением руководителя нашего государства. Эти 
предостережения не были ни угрозой, ни попыткой какого-либо шантажа. Наоборот, 
наша цель была показать ему, что ни о каких провокациях против него не может 
быть и речи. Тот факт, что мы обсуждали с ним не только дипломатические, но и 
чисто личные вопросы, притом довольно щепетильного свойства, показывал лишь 
степень нашего доверия. Но Гарриман никак не отреагировал на мои 
предостережения, проявив куда большую озабоченность доставкой водки и черной 
икры для участников предстоявшей конференции в Крыму.

Беседуя с Радзивиллом, Гарриман отметил, что Ялта должна дать зеленый свет 
перспективным деловым начинаниям в послевоенной Восточной Европе и в Советском 
Союзе. Поддерживая разговор, я сказал, что смысл тайного пребывания Радзивилла 
в Москве заключается в том, чтобы исключить всякого рода слухи, будто друг 
Геринга вот-вот появится в Швеции или Англии в качестве курьера от Гитлера с 
мирными предложениями. Радзивилл не только тут же перевел мои слова, но и со 
своей стороны поддержал меня, подтвердив свое намерение появиться в Европе лишь 
после окончания войны. Поскольку на встрече я выступал как высокопоставленный 
чиновник правительства, то от имени нашего руководства преподнес Гарриману 
подарок – чайный сервиз.

Мой разговор с Гарриманом в «Арагви», а затем в гостинице «Советская» (в то 
время там обычно останавливались приезжавшие в Москву западные делегации) был 
записан на пленку. Потом мы прослушивали запись. пытаясь найти в ней любые 
дополнительные штрихи для создания психологического портрета членов 
американской делегации на конференции в Ялте. Эти психологические нюансы были 
для Сталина важнее разведывательных данных: возможность установления личных 
контактов с главами западных делегаций Рузвельтом и Черчиллем представлялась 
ему решающей. И действительно, личные отношения мировых лидеров сыграли