ждал вестей из Глейвица. Ждал допоздна, нервно покусывая ногти. Почти 
одновременно ему позвонили начальник гестапо Гиммлер и военный советник Кейтель.
 Они сообщили, что штурмфюреры из батальона "Бранденбург-800" доставили 
польские мундиры и снаряжение на границу, что специально отобранные в тюрьмах 
лица, напялив на себя эту форму, ловко и бесшабашно напали на немецкую 
радиостанцию в Глейвице. 

Фюрер поблагодарил за столь хитро проведенную операцию, а уголовников, 
инсценировавших начало войны как дело рук поляков, все же надо убрать. Никаких 
следов оставлять нельзя. Только мертвые молчат... 

В тот же вечер министерство пропаганды Геббельса пустило по свету телеграмму: 

"Германское телеграфное агентство. Бреслау. 31 августа. 

Сегодня около восьми часов вечера поляки напали и захватили радиостанцию в 
Глейвице. Ворвавшись внутрь здания, поляки успели прочитать воззвание по радио. 
Однако через несколько минут они были атакованы и разбиты полицией, которая 
вынуждена была применить оружие. Среди нападавших имеются убитые". 

Некоторое время спустя, для пущей достоверности, пошла вторая телеграмма: 

"Нападение на радиостанцию в Глейвице было со всей очевидностью сигналом для 
общего наступления польских банд на германскую территорию. Как удалось 
установить, почти одновременно поляки перешли германскую границу еще в двух 
местах. Передовые отряды, видимо, поддерживаются польскими регулярными частями. 


Отряды полиции безопасности, несущие пограничную службу, вступили в бой с 
захватчиками. Ожесточенные боевые действия продолжаются". 

Первого сентября германские войска начали вторжение. Не желая ни с кем 
разговаривать, кроме как со своими приближенными, Гитлер уединился в своем 
замке и оттуда продолжал управлять событиями. В воскресенье его побеспокоил 
Риббентроп, передал, что британский посол вручил ультиматум: если сегодня до 
одиннадцати утра Германия не прекратит боевые действия, Великобритания будет 
считать себя в состоянии войны с ней. Через час раздался второй звонок: с таким 
же ультиматумом прибыл французский посол. 

Риббентроп был обескуражен. Нервничал и главный военный советник Кейтель. Фюрер 
успокаивал их: объявить войну это еще не значит начать ее. Он знал, что 
Великобритания и Франция не захотят проливать кровь из-за Польши. Британский и 
французский кабинеты напоминали фюреру две перезревшие дыни на грядке, прижатые 
одна к другой; поднять их с земли невозможно - расползутся. Вести боевые 
действия у них нет никакого желания, и если они объявили себя в состоянии войны,
 то это лишь для отвода глаз. На всякий случай Гитлер решил припугнуть оба 
кабинета. В присутствии Далеруса, пронырливого богатого шведа, который как 
частное лицо никого не представлял, но самозванно навязался в посредники между 
Англией и Германией, рейхсканцлер вышел из себя. В пылу гнева Гитлер вскрикнул: 
"Я буду драться хоть десять лет!" - и начал размахивать кулаком, согнулся 
настолько, что кулак почти коснулся пола. 

Так началась вторая мировая война... 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 

Париж 1940 года. По утрам на улицах раздавались заливистые голоса юных 
разносчиков газет: 

- Боши топчутся у границ Франции! Ни один нацистский солдат не пройдет через 
железный барьер! Линия Мажино - это стальная стена, о которую разобьет лоб 
Адольф Гитлер! Покупайте газеты! Покупайте газеты! 

Вперемешку с этими бойкими выкриками слышались более степенные, уверенные 
голоса пожилых, видимо, лучше понимающих толк в военных делах: 

- Новая победа нашей стратегии! Французский ученый высчитал, что, продвигаясь 
такими темпами, боши могут пройти через линию Мажино только за 989 лет и 4 
месяца!.. Невиданная сенсация! Спешите читать вестники! 

Парижане раскупали утренние, пахнущие краской газеты и шли пить кофе. Они 
верили старому, умудренному опытом маршалу Петену, его генералам, которые еще в 
первую мировую войну разбили бошей и заставили побежденную Германию заключить 
перемирие в Компьенском лесу. 

Вера рядовых французов покоилась на заверениях политиков и генералов. Линия 
Мажино как военное укрепление, рассчитанное на то, чтобы в нужный момент 
сдержать и обескровить врага, должна была до поры до времени представляться 
противнику загадочной, непонятной и внушать ему если не страх, то чувство 
опасения. Но французские генералы, пренебрегая правилами секретности, не хотели