потрескивая, они запылали жарким пламенем. В котле, подвешенном на двух толстых 
рогулинах, начала ворковать и пениться вода. 

- Каша убежит. Держи, Степан, - послышались насмешливые голоса. 

- У нас котел привязан, никуда не денется, - спокойно ответил Бусыгин и стал 
помешивать деревянной ложкой. 

Не прошло и получаса, как котел был составлен на снег. Начали есть пшенную кашу.
 Она слегка попахивала дымком и зеленой, сгоревшей на быстром огне хвоей. 
Отведал каши и Гребенников. За эти короткие минуты он успел сродниться с 
бойцами. "Какие ребята! Мороз им нипочем, на снегу спят... Да, живет в нашем 
народе дух сурового мужества!" Потом с сожалением представил: вот надвинется 
ночь, потухнет костер, останутся тлеть головешки, и бойцы укроются одними 
шинелями, сердясь и на лютую непогодь, и на свою трудную службу... 

Подошел капитан Семушкин, белый, как привидение. 

- Ну и морозяка! Воробьи на лету падают. Сейчас бы погреться... 

- А кто вам запрещает? - спросил Гребенников. 

- Товарищ полковой комиссар, приказ, - развел тот руками. Действовать в отрыве 
от части... Пусть посидят в лесу, так сказать, сами по себе... Пищу готовят 
сами. Одним словом, учатся тому, что нужно на войне. 

- Верно, - согласился Гребенников. - Но приказы пишутся в расчете на умных 
людей. Так ведь, а? 

- Понятное дело. 

- Так кто же вас заставляет вынужденно терпеть? Какая в этом польза? - спросил 
Гребенников и, заметив на лице капитана недоумение, добавил: - Надо было 
приноровиться. 

В словах полкового комиссара слышался упрек. Красноармейцы переглянулись, 
молчаливо соглашаясь с тем, что сказал Гребенников, и одновременно сомневаясь: 
не напрасно ли они сидят вот так, на ветру? Но нужно это службе? А может, и 
нужно? Не пошутил ли полковой комиссар, говоря одно, а думая совсем о другом, 
чтобы попытать, как они себя поведут? Но Гребенников, кажется, вовсе не 
собирается шутить, выражение его лица озабоченно-строгое. И, немного выждав, он 
говорит: 

- Да, да, зачем напрасные лишения?.. Закалять организм? Но разве это закалка, 
когда люди не знают, ради чего это делается. Вы так можете загубить и себя, и 
вот их... 

- Что поделать? - передернул плечами Семушкин. 

- Лопаты, топоры имеете? 

- Имеем. 

- Тогда совсем не понимаю вас, - развел руками Иван Мартынович. - Как можно 
держать топоры и не чувствовать себя дровосеками? Живо поднять бойцов и строить 
жилье! 

Сказано это было так громко, что красноармейцы невольно повставали: некоторые 
сняли с себя плащ-палатки, другие поспешили за топорами и лопатами, лежавшими 
навалом под елью. Тем временем Гребенников вместе с командиром роты обдумывал, 
как лучше делать шалаши и снежные домики. 

- Да, да, не смейтесь. Самые настоящие домики из снега, - заметил Гребенников. 
- В финскую кампанию мы делали их так... - Он взял лопату, воткнул ее четырежды 
в снег, подрезал его снизу и приподнял белый и граненый, похожий на кирпич 
пласт. 

- А можно делать углубления прямо в снегу, - заметил подошедший Алексей Костров.
 - Мы еще в детстве их рыли. 

Бойцы понимающе делятся на группы. Одни, выбрав твердый покров снега, нарезали 
квадраты, другие подносили еловые ветки. 

Гребенников в паре с Семушкиным носил снежные глыбы. Таскать пришлось много, 
кажется, рубашки даже взмокли, а лица заиндевели. Порой Гребенников 
останавливался, потирал руки, обрадованно говорил: "Эх, и толково получается". 

Он позвал Бусыгина, попросил взбодрить костер, поставить чай и снова взялся за 
дело. Он не ходил, а бегал, как бы призывая всех работать быстро. Потом так же 
споро укладывал снежные кирпичи. И на глазах вырастал дом: уже возведены стены,