Она еле поспевает за Шмелевым. Ей очень хочется, чтобы он был с ней ласковее, 
хотя бы взял ее под руку. Но Шмелеву нельзя, он весь в пулеметных лентах и 
строг до неимоверности, даже скулы заострились. Поэтому идти так, как этого 
хочется Кате, под руку, совсем не время, совсем некстати. 

Чего уж там - заважничал Шмелев! Надел кожаную куртку, обвязался своими 
пулеметными лентами, и ему теперь не до любви. 

У него только и думы - умереть за мировую революцию. Чудной! Зачем же умирать 
теперь-то, если власть взяли и такая красивая жизнь обоих нас ждет? Молоденький 
мой красногвардеец, ты все же побереги себя - для жизни, для труда и, конечно 
же, для меня, для Катюши... 

Припомнила Екатерина Степановна и как подносила патроны во время штурма, и как 
волновалась за Колю, когда он в открытую перебегал простреленную площадь, и как 
лепила воззвания на стены домов и заборов, отворачиваясь от ветра с вонючим 
клеем. 

Все, все помнила... И про этажи не забыла... 

Северный день убывает рано. Уже стемнело, хотя по времени только-только за 
полдень. Они свернули сейчас в переулок, стиснутый зеленовато-серыми домами. 
Шли этим переулком и в ту давнюю пору. И совсем для Кати неожиданно Шмелев 
тогда завел ее в незнакомый подъезд. Завел храбро, а как очутились наедине, 
Коля опять притих. Стоит и молчит, будто и впрямь в его положении нельзя дать 
некоторую волю чувствам. Катя ощущает, как к лицу подступает жар, и думает: "Ну,
 дорогой Шмелев... Коленька... А что будет, если я тебя поцелую?" Не только 
думает, а шепчет почти вслух, и Шмелев дергает ее за рукав: "Потише, услышат", 
- и оглядывается на высокую строгую дверь с медной табличкой. "Мы все-таки не 
чужие... Чего нам бояться?" - "Хотя бы и так. Не чужие, - нарочито грубовато 
отвечает он и неловко прикасается губами к ее пылающим щекам. Потом, поднимаясь 
все выше, они целовались на каждом этаже... 

- А помнишь, как потом рассвет встречали на Неве? - угадывая, что думает она о 
том же, спросил Николай Григорьевич. Она молчала, а он, распалясь 
воспоминаниями, допекал: - Ну и про пуговицы от пальто не забыла? Как искали... 


- Ладно, Коля. Ты меня просто смущаешь, - отозвалась Екатерина Степановна, а по 
глазам видно - ей это тоже дорого... 

С моста они пошли на Невский проспект. Широкий, будто распластанный вдоль реки, 
Зимний дворец кутался в сырые сумерки. Шмелев вдруг замедлил шаг и сказал: 

- Знаешь что, Катюша, поедем завтра за город, и у ленинского шалаша побываем... 


- Ты же не раз там бывал. Может, в театр сходим? 

- Нет, Катя, все же поедем. 

На другой день машина уносила их за город. И скоро перед их глазами потянулись 
низкорослые ели, песчаные загривки, наметенные ветрами. Дорога шла по берегу 
Финского залива. Вода как бы наплывала на дорогу. Тускло светило северное 
солнце. 

- Коля, я тут однажды была, - сказала Екатерина Степановна. - Летом комаров - 
пропасть, и как только Ленин мог работать - не пойму. 

Шмелев промолчал. Думал он о чем-то своем. Катя увидела окаменевшие черты лица 
и чуть потемневшие глаза. Казалось, эти ничего не видящие глаза сосредоточились 
на чем-то большом, важном, что еще не было сказано и таилось у него в груди. 

- Чего же ты молчишь? - спросила Екатерина Степановна. - Уговаривал поехать... 

Когда дорога сузилась, они оставили машину и пошли березняком, пока наконец 
снова не блеснула вода залива. Редкий ельник, и у самого берега поломанные 
прутья камыша. Они зашли в глубь леса, увидели стожок сена с приткнувшимся к 
нему шалашом. 

Шмелев подошел к пню и долго стоял задумавшись. 

- Катя, родная! - наконец сказал он радостно и устало. - Ты пойми, я не раз уже 
был здесь, а вот стою... и переживаю... Когда мы готовились брать Зимний... и 
ты клеила воззвания... Мы еще не знали, как и что будет... Он лучше нас знал, 
что мы делали. Отсюда, из подполья, он руководил нами. Он не хотел мириться ни 
с какими временными правительствами, потому что верил - будет новая власть. 
Пойми же ты это, Катя. 

Она смотрела куда-то вдаль и улыбалась. Конечно же, Катя понимала. И