- На нет и суда нет. - Гребенников хотел выйти из машины и едва повернул ручку 
дверцы, как ветер рванул ее и крупинки снега жестко хлестнули в лицо. 

- Метет... 

- Может быть, вернуться, товарищ комиссар, пока не поздно, предложил водитель. 
- Иначе пути совсем занесет. 

"А каково бойцам там, в лесу?.. Наверное, вот так же клянут погоду. Сидят, поди,
 и оттирают окоченевшие руки. В такую погоду и костра не разведешь. И почему 
только они должны страдать, терпеть лишения? Чем они хуже меня, Гребенникова?" 
Подумав так, Иван Мартынович с неожиданной решимостью сказал водителю: 

- Ты вот что... поезжай обратно. А я пойду. 

- То-ва-а-рищ комиссар, - начал было водитель, но Гребенников перебил: 

- Нет, нет... 

Водитель смолк, знал: не переубедить. 

- Тогда хоть возьмите мои валенки... 

Машина, барахтаясь в снегу, медленно начала удаляться. Гребенников долго глядел 
вслед, пока не скрылась она в метели, и зашагал в сторону леса, превозмогая 
осатанелый ветер, готовый свалить с ног. 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ 

Много лет Шмелев жил в Ленинграде и теперь снова приехал сюда в отпуск из 
глухоманного лесного края. Он дивился всему, что было знакомо и дорого, но уже 
понималось по-новому, рождало сложные чувства радости и душевного смятения. 

Дни в эту пору необычайно короткие, и если летом, во время белых ночей, люди 
отвыкают от темноты, то теперь даже днем город освещался, и Шмелев, вместе с 
женой Екатериной Степановной бродя по площадям и улицам, видел, как сквозь 
туманную хмарь вонзился в небо подсвеченный косыми лучами негреющего солнца 
шпиль Петропавловской крепости. И эта крепость, и дышащая подо льдом Нева, и 
кованая вязь перил на мостах, и Зимний дворец с изумрудно-зелеными, как озимь, 
стенами, и мятежный. Петр, скачущий на медном коне, - все, решительно все 
вызывало в его душе гордое поклонение. 

Оглядывая город, Шмелев испытывал несхожие, но одинаково волнующие чувства. 
Серые громады зданий, тяжелые мосты через Неву, низкое небо и сам воздух, 
словно бы наполненный тяжестью, - все придавало городу суровое, почти угрюмое 
мужество. 

По вечерам, невзирая на промозглую сырость, люди гуляли по туманным улицам и 
площадям, по гранитным набережным, вдоль капризно вспухшей Фонтанки. И казалось,
 все им нипочем: ни эта сырость, ни ветры, дующие из каждого переулка. Проходя 
через Неву, Шмелев остановился возле каменно-хмурого Нептуна, подвел жену к 
перилам, и они долго стояли, глядя вниз, на спокойные полукружья спуска. 

- Катюша, видишь? - подмигнул он, обращая ее внимание на прижавшуюся к 
обледенелой каменной стенке молодую пару. - И холод не берет! 

- Тише, не пугай, - улыбнулась она темными глазами. 

Они свернули с моста и пошли вдоль набережной. 

- А помнишь этот подъезд? - кивнул Шмелев на глубокую арку, ведущую во двор 
высокого дома. 

Катя с недоумением пожала плечами. 

- Неужели забыла? - допытывался Шмелев и тихо усмехнулся: - Помнишь, как мы 
поднялись на самый верхний этаж и ты сказала: "Ой, жалко, как мало этажей!" 

- Будет тебе! - ущипнула его за руку Екатерина Степановна. И, сама того не 
ожидая, вдруг ощутила, как в жарком волнении забилось сердце и память унесла ее 
далеко-далеко в прошлое... 

Повиделось: идет она по Петрограду. И не одна, а с Колей Шмелевым. Со стен 
домов свисают обрывки воззваний, телеграфные столбы в витках порванных проводов.
 Хрустит под ногами битое оконное стекло. Только вчера взяли Зимний дворец. 
Пало Временное правительство. А сегодня по туманному городу патрулируют 
красногвардейцы. Катюша смотрит на них, грозно увешанных оружием, и ей совсем 
не боязно: люди-то нашенские.