Гнездилов привстал, развел руками: 

- Как вам сказать? Какой-то он... Одним словом, гнет не в ту сторону... 

- Ломать надо! - генерал стукнул кулаком так, что подпрыгнула на блюдце и 
звякнула опорожненная чашка. 

- И чем скорее, тем лучше, - подзуживал Гнездилов и, озираясь на полотняную 
дверь, боясь, что кто-то может подслушать, заговорил шепотом: Вы еще не знаете 
его. Не такие штучки отмачивает. Послушаешь - уши вянут. 

- Ну-ну? - вскинул брови Павел Сидорович. 

- Однажды вывел я командный состав на плац, - вкрадчивым тоном продолжал 
Гнездилов. - Хотел показать, как обучать новобранцев штыковому бою. А чтобы 
занятие построить нагляднее, решил придать тактический фон... Высотку мы за 
городком штурмовали... Ну и уколы наносили по чучелам. И вот заявился Шмелев. 
Подходит ко мне и хоть, правда, негромко, но на полном серьезе спрашивает: "Ты 
что, Николай Федотыч, думаешь врагов штыком колоть?" - "Если приведется - буду 
колоть", - отвечаю. "Жди-ка, подставят они тебе грудь!" - "То есть, а почему же 
не подставят?" - "В будущей войне твои штыки сгодятся разве только для 
откупоривания рыбных консервов!" вот как он мне ответил. Верите, у меня даже в 
глазах помутнело от этих слов. 

- Давно это было? - спросил, вставая, Ломов. 

- Да сразу после осенних маневров. 

Генерал постучал по столу ногтями. Лицо его потускнело, серые, навыкате глаза 
не мигали. Потом он обратился к сидевшему все время молча в углу старшему 
лейтенанту: 

- Слышали? Возьмите, товарищ Варьяш, на заметку. - И к Гнездилову: А вы по всей 
форме, письменно нам Донесите. От него же антисоветским душком попахивает. За 
такие высказывания... - Ломов смолк на полуслове, заслышав чей-то простуженный 
голос у входа. 

В палатку, пахнув клубами тугого, холодного воздуха, вошли представитель 
генштаба полковник Демин, полковой комиссар Гребенников и комбриг Шмелев. Лица 
у всех были красные с мороза. Раздевшись, Гребенников хотел повесить свою и 
представителя генштаба шинели, но гибкий березовый столбик не выдержал тяжести, 
согнулся, и шинели, среди которых была и генеральская, упали на землю. 
Гребенников водворил генеральскую шинель на выпрямившийся столбик, а остальные 
положил на сбитую из жердей кровать. Шмелев, однако, не спешил раздеваться, 
присел на пенек, облокотился на колени и долго о чем-то думал. С его оттаявших 
бровей стекали по лицу, по впалым щекам капли. 

- Бросьте переживать, Николай Григорьевич, - подойдя к нему, сказал Гребенников.
 

- Что, собственно, произошло? - поинтересовался Ломов. 

- Да одному бойцу, Бусыгину, ногу придавило, - пояснил Гребенников. 

Ломов скосил взгляд на представителя генштаба, словно бы говорил: "Вот, видите, 
до какой жизни можно дожить! А все затея Шмелева - понесло его в это чертово 
болото!" 

- Хорош солдат. Редкостной силы! - к неудовольствию генерала, заговорил 
представитель генштаба. - Вы понимаете, трое бойцов хотели вытянуть пушку. Не 
взяли. Тогда этот Бусыгин взялся за лафет, развернул пушку в самой трясине и 
сообща с парнями выволок ее из болота. А ногу ему прихватило, когда уже ехали...
 ездовой виноват. 

- Меня заботит не это, - сказал Ломов. - Техника была загнана в болото, люди. 
Темп наступления потерян. И, что удивительно, такой, с позволения сказать, бой 
входит в замысел Шмелева. 

Комбриг выпрямился, будто ужаленный, но, вовсе не выражая раскаяния, ответил: 

- Да, я загнал. Преднамеренно загнал! - с ударением в голосе добавил он. - И 
сделал это ради того, чтобы знали, на своем горбу изведали все, с чем доведется 
столкнуться в ратном деле. А ходить, скажу вам, по брусчатке, усыпанной 
розовыми лепестками, - этому можно и не учить. 

Ломов впился в него глазами: 

- Дай вам волю, так вы отмените и парады... 

- Они, вероятно, нужны, - ответил Шмелев. - Но я бы предпочел учить бойцов